Юрий Сергеев - Становой хребет

Под ними сидели старик и маленькая бабка в древнего покроя сарафане и кокошнике. На столе высилась толстая открытая книга в кожаном переплёте с серебряными замочками.

— Пишшую же, отрок, отведай быти, — загудел старик, подзывая к столу Егора, — отрок, явишиеся срамом залияшты, маетностями убиенный…

В глиняной миске исходила душистым паром отварная в мундире картоха. На блюдечке из китайского фарфора белела крупная соль. Самопеченые хлебы были нарезаны тонкими ломтями.

Егор не стал ждать повторного приглашения, жадно набросился на еду, дивясь тому, что староверы не брезгуют мирским человеком, сажают за стол и посуду свою дают. Это как-то не вязалось с их верой, порядками и обычаями. Старик не унимался:

— Малака-а-айник… греха-а-ами обремя блудному-у делу русская людия. Писания свято не привечая, тяготу бремя неся-а. Ветха-а и безбо-о-ожна Ру-усь в зловре-е-едии и маловер-и-и. Помышле-е-ения суетны и неразумны борзо скача-а в глумлении пустошного жития-а. Пьянство и таба-а-ак вонючий потребляя, па-а-агуба тля и житию-ю поруха-а. — Глаза Егора слипались, слова старца доходили откуда-то издалека.

Гость почувствовал сквозь сон, как его взгромоздили на горячую печь, да ещё чем-то укрыли сверху. Проснулся поздно, и зашлось радостью сердце, что остался живой. Хозяева скита тихо судачили о нём, дедок сыпал малопонятными духовными стихами, бабка отзывалась обычными словами.

Егор послушал их, улыбнулся и опять уснул. Кормился и отдыхал у раскольников пять дней. Дед упорно призывал его в свою веру, дивился, что свергли царя.

Эта весть ещё не дошла сюда. Как понял Егор из разговора, соль и охотничий припас доставляет знакомый старцу эвенк, особо не интересующийся переменами в мире.

Как-то окрепший Егор вышел из дому. Приметил он невдалеке от скита укромный вход в пещерку, — Верка привела к потайной дверце, видимо, чуя что-то съедобное за ней. Егор залез внутрь и увидел в нише толстую сальную свечу. Разбирало любопытство, что прячут раскольники в этой пещерке.

Запалил свечу и медленно пошёл по извилистому ходу. Вскоре упёрся ещё в одну дверцу поболе прежней, отворил её и вступил словно в жилую избу.

Было там на удивление сухо и тепло. Стены пещеры ровно забраны толстой лиственничной дранкой, вдоль одной из них тянулись широкие полки с уложенными на них бесчисленными книгами и какими-то стопками дощечек.

Егор подошёл ближе. Тут же рядом лежали берестяные грамотки в таком множестве, что казались они поленницами дров. Егор взял одну дощечку, с большим трудом стал разбирать слова древнего письма:

«Богу Световиду славу рцем, он ведь Бог Приви и Яви, а потом поем песни, так как он есть, свет через коий мы видим мир и существует Явь… Отречемся от злых деяний наших и течем к добру, ибо это великая тайна Сварог — Перун есть и Световид. Слава Перуну огнекуду, который стреляет на врагов и верико ведет по стезе, он есть честь и суд воинам, так как златорун, милостив и праведен есть…»

Егор так увлёкся чтением, что явившийся за спиной старик напугал до смерти. Раскольник грубо вырвал у него из рук дощечку, положил на место и подтолкнул Егора к выходу.

Забрал из первого отдела пещерки подвешенный олений окорок, который приманил сюда собаку. Парню стало стыдно за самовольство: смиренно он пошёл впереди к недалёкой избе, но старик потянул за рукав его к бане.

Долго они сидели молча в полумраке, потом старец вдруг заговорил обычными, доходчивыми словами:

— Ты изведал могутный секрет многобожия, глаголиц древних начертания. Великохитростны бесы, они коль проведают о сем кладе — повелят сжечь словеса предков далёких наших. Это книжье — исконное верование россов.

Это была чудной красы религия, кою испоганили и убили. Это была солнечная и живая сила Бога во всём: в древе и солнце, воде и ветре, мы жили в природе и ведали себя в ней частью её, мы не считали себя сотворёнными Богом, а его прямыми потомками — Даждьбога внуцами…

Светлая религия некогда могутного народа, стояща на честности и радости, была жестоко убита. Только волхвы хранили её из веку в век, дед деда моего и его прадед, да бабы-йоги собирали крупицами эту книжницу из скитов разных, дабы сохранить истину духа нашева.

Я — последний хранитель тайной книжницы, путь она веками ещё ждёт часа разумного пришествия людей, нежель на усладу врагов наших попадёт в костёр. Нельзя тебе глаголать на миру о письменах этих… нельзя было тебе ходить туда, дабы смог ты жить покойно и страха не ведать. Ибо наиде смерть.

На седьмой день Егор собрался уходить. Облачился в свою стираную и подлатанную одежонку, сунул за пояс наган и достал ухороненное золото. Дед увязался его провожать. С утра выдалась ясная погода, солнце играло на искрящейся пернове.

Дальние гольцы горели ярким светом. Тайга притихла в обмёте куржака. Шли медленно по глубокому снегу глухим распадком, поднимались мимо нависших скал в верховьях ручья. В обед попили чаёк и неожиданно натянуло тучи, разом завьюжило и посыпал снег.

Обходя скальный навес, Егор услышал сзади голос: «Иди-и, сын мой, до той вечной красы в ирий, и там предстанешь в радости и веселье тебя зрящих дедов и бабок твоих, ибо тайну в себе несёшь непосильну живому…»

Хлестанул металлический щелчок, и Егор обернулся. Старец мостил к плечу невесть откуда взявшуюся бердану, негаданно осёкшуюся с первого раза. Думал ли в эти мгновения Егор о Боге, заповедях его и кущах небесных, вряд ли кто мог сказать.

Он только с замиранием сердца видел спокойный прищур глаза над гранёным стволом. Ужас сковал ноги, пробилась мысль о нагане, но понял, что достать его уже не успеет.

Грохнул выстрел, и пуля ударила в грудь… Егор качнулся в облаке порохового дыма и подивился, не чуя боли. Только прошептал: «Вот и всё… обхитрил, вражина… заряженная бердана была ухоронена сбочь тропы».

Ноги почему-то держали крепко, руки лапнули место удара и не отыскали дыры в камлейке. Дым рассеялся, и открылся старец, завалившийся на спину, с дико вытаращенным глазом и разинутым ртом. Из второго глаза торчал ружейный затвор.

На щеку из-под него струйкой лилась тёмная кровь. Егора кинуло в нервный колотун. Машинально подумал в страхе: «Ить чудом не пристрелил меня, в спешке не довернул до упора затвор… вышибло его, и от этого обессилела пуля». Боязливо подошёл к старцу. Снег пушил на его лицо и ещё таял.

— Что же ты, дед? Призывал к вере в Бога, а сам разбой чинишь? Ведь, убить мог ни за что. Но… — Встали перед глазами полки с книгами и дощечками древнего письма, и понял, зачем его стрелял последний их хранитель. Не верил в сохранность тайны, не хотел её выдать миру и пошёл на грех смертоубийства.

Егор стащил огрузневшее тело старика с тропы в узкую и глубокую расщелину, завалил камнями, прикидал снегом. Медленно пошёл вверх по склону. Руки ещё тряслись, возбуждённо метались в голове неспокойные мысли.