Юрий Сергеев - Становой хребет

— Ого-го-го-го-о-о… — заржал пугающе Михей, — наша псина. Казачьей породы. Глядеть гляди, а руки не распускай. Оттяпаем враз. Го-го-го…

Долго не могли уснуть, пили чай, говорили. Вспоминали дом и Аргунь-реку. От этих воспоминаний всё больше наливался мрачностью отец и, отставив чай, хлебал стаканами спирт, прижигая боль и память о родной стороне.

Поминал Якимовых, какую-то ссору с Харитоном. А потом вдруг обнял Егора и громогласно объявил:

— Шабаш! Завтра Марфутку сватать едем! Пущай только откажет, стерва… Из городу назло приволокём барышню красы писаной. Женить тебя буду, чтоб опять от хозяйства не убёг. Женю!

— Ага-а… пущай токо откажет, — вторил захмелевший Егор и радостно скалился, подмигивал сникшей от такого известия матери. — А? Мать! Иль ты не рада? Сноху в помощь добудем. Хватит тебе одной рвать жилы на хозяйстве, отдыхать пора.

— Помощница-то… дюжеть шебутная. Горе с ей хватим. Погодил бы чуток, пригляделся к ей. Может, она за это время с кем снюхалась…

— Нас-стя-а! Опять языком мелешь! — злобно повернулся к ней Михей. — Цыть мне! Пока ишо я в доме хозяин. Не дозволю бабе помыкать собой! — грохнул кулаком по столу.

— Бог с вами. Сватать так сватать, — жених наш больно доходной, хучь бы подкормился с недельку.

Михей пытал себя песней: раззявил рот, помахивал в такт растопыренными пальцами, и страшная тень ходила от него по стене.

Егор хотел подпеть, но сон навалился и опрокинул парня на лавку. А отец мучил себя военной кручинушкой: «Покель фронт ровня-яли-и, пол-Расеи сдали… а бедную Румынию без бою отда-а-а-ли-и…»

Михей не забыл о своем решении. Утром, едва продрав глаза, приказал Егору с матерью собираться, одеваться в выходные наряды. Запряг пару лошадей в новый тарантас.

Проньке с Олькой велено было оставаться дома. Сестра от такого наказа отца вдарилась реветь: уж больно ей хотелось поглядеть, как будут высватывать за брата Марфутку.

Приискатель кучерил сам, охлёстывая без надобности резвых коней. У него кружилась голова от предстоящей встречи с Марфой и ещё не унявшейся слабости.

Мать сидела грустная и задумчивая. Куталась в платок и вздыхала. Верка и тут не отставала от Егора, бежала следом, озираясь вокруг и принюхиваясь.

Издали забухал свирепым лаем Байкал, упреждая своих хозяев. Егор лихо осадил на полном скаку лошадей у ворот и громыхнул черенком кнутовища по тёмным доскам. Отворил ворота сам Якимов, обутый на босу ногу в драные пимы.

Унял кобеля и провёл гостей во двор. Распряг лошадей, жалуясь на ломоту в костях. Видно, не догадывался, зачем пожаловали Быковы. Потом все скопом вошли в дом. Яков со Спирькой завтракали, на стол подавала Марфа.

Хворая Якимиха лежала на печи. Михей размашисто перекрестился на иконы, отёр рукавом мокроту с усов и сразу начал разговор о деле, застигнув врасплох хозяев. Мать Егора и встревать не стала.

— Харитон! Полчанин ты мой разлюбезный. Ты слышишь?

— Чево тебе?

— А ить мы не шутейно сватать Марфутку заявились.

— Но? Ну, сватай, коль усватаешь. Моё какое дело, баба с возу — кобыле легче.

— Чёй-то он там гутарит, — грузно сползла с печи Якимиха. — Разве так дело обставляют! Совсем Божий обряд свергли. Ить вначале покуражиться следует, пошутковать… А то сразу — на тебе!

Егор маялся у порога, стыд горячил щёки. Перехватил мельком насмешливый и снисходительный взгляд Марфы и совсем потерялся. Её братья, ободрённые предстоящей гульбой, радостно зашебуршились, кинулись в горницу одеваться в казачью справу. Якимов в раздумье чесал пятернёй лохматую голову.

— Могёт, рано ишо? Девка в хозяйстве мне большая подмога. Старуха вон не встаёт в болезнях. Не-е-е… погожу. За купца такую девку отдам чтобы безбедно жила.

— Егор наш богаче любого купца, — не утерпел и похвалился Михей, — фунтов десять золотья приволок из Расеи, — гляди, как бы не промахнулся ты, Харитон. Живо девку отыщу в другом хуторе, а может, и у самого Упрятина дочь умыкнём. Девок у него полон дом на выданье. Гляди…

— Брехать ты здоров, станичник! Десять фунтов… откель ему взять столько золота?

— А ты вот поглянь, — Михей достал из-за пазухи узелок с прихваченной малостью песка, — глянь поначалу, а уж потом в брехуны определяй, — лицо его налилось самодовольством: — Да и теперь хучь што закуплю, хучь две бабы ему!

Вся якимовская семья окружила стол и выставилась на развязанный узелок. Харитон недоверчиво потрогал указательным пальцем золото и остервенело гаркнул на Якова и Спирьку:

— Глядите! Как надо жить, дармоеды! Вам бы только ханшин жрать да пожирней ево закусывать. Вот, поучитеся у молодова… Поучитеся! Хрен с тобой, Михей. Забирай Марфутку, могёт, и сживутся. Бабка, будя хворать и придуряться. Свадьбу!

— А меня спросили? — заартачилась было невеста. — Я пока погожу. Успею замуж, — сузила свои хитрющие глаза.

— Цыть, курва! — прошипел угрожающе Якимов. — Живо одевайся к столу, не то завтра отдам встречному китайцу. Будешь палочками рис ихний клевать и рожать в полгода раз.

Марфа на удивление не проронила больше ни слова, покорно ушла в свою горенку и вскоре явилась кроткой голубкой, облачённая в свои лучшие наряды. Во дворе смертно орали под топором куры. Якимиха резво порхала по избе, будто сроду не болела.

Застилала скатертью стол, вынимала из потайных от своих казаков мест спирт. Когда молодых усадили в угол, она и вовсе заполошилась. Метала на стол выпивку, холодец и прочую закуску, на бегу глотала из поднесенного стакана и опять суетилась, потчуя сватов.

Видно было, что она до смерти рада спихнуть с рук строптивую девку. К вечеру все перепились. Спирька с Яковом подрались в кровь. У Егора и Марфутки горели губы от принужденных поцелуев. А казаки в помутнении орали непрестанно: «Горько-о».

Только мать Егора неприкаянно сидела, совсем не пила и жалостливо смотрела на осчастливленного сына. Ночевать Михей задумал у себя на хуторе. Опасался за оставленное хозяйство. Тяжело встал от стола и промолвил, дождавшись тишины:

— Думаю так, Харитон… Церкви тута нету, в Харбине потом обвенчаем по православному. А счас мы сами себе попы. С этого дня считаем их мужем и женой. Марфа! Одевайсь, приданое своё собери и поехали домой. Егор, айда! Будя гульбанить.

Якимов было взъерепенился, поняв окончательно, что дело принимает нешутейный оборот, дочь пропита напрочь, но Марфа уже потрошила свой сундук, вязала узлы, а братья выносили их и грузили на чужой тарантас, падая спьяну и матерясь на чём свет стоит.

У будки взвякивала весело цепь. Байкал, вовсе позабыв злую службу, игрался с вертлявой сучкой, припадая на передние лапы и жалобно поскуливая, когда она убегала на недосягаемое расстояние.