Иван Алексеев - Западня для леших

Теперь Фролу предстояло обставить дело так, чтобы не встревожить Малюту и компанию, не дать им повода отменить намеченные действия по библиотеке. Особник взял в руки пергаментный свиток, прочитал начало записи допроса. Там были стандартные фразы о том, кто, когда и кого допрашивает. Далее записи обрывались. Фрол подумал минуту-другую, взял перо, обмакнул его в чернильницу и, без труда подделывая корявый и маловыразительный Прошкин почерк, написал: «Установлено, что Фролка, Ивашкин сын, бывший писарь из Владимира, за пьянство уволенный, суть полный дурак и никакими сведениями, представляющими опасность государству, не обладает. Однако ж пропойцу сего подвергнуть наказанию смертному на всякий случай следует, дабы другим не повад…» Фрол на последнем неоконченном слове сымитировал росчерк дрогнувшей, бессильно упавшей руки. Затем он посадил Прошку, не имевшего на теле видимых следов насильственной смерти, за стол, опустил его голову на пергамент, уложил под руку как бы уроненное перо. Затем он взял под мышки высокого палача, которому сломал переносицу, положил его на пол рядом с какой-то скамейкой, стоявшей возле пыточных станков, расположив голову так, чтобы можно было подумать, что тот, упав, треснулся мордой о сиденье и повредил нос об его край.

Подготовив два тела к неизбежному приходу следственной бригады, Фрол сделал именно то, о чем он говорил Прошке: соорудил себе горб из тряпья, снял верхнюю одежду с трупа горбатого палача, напялил ее на себя, а раздетое тело завернул в дерюгу, подтащил к самой двери, приготовил к выноске. Затем он подошел к горну, в котором тлели угли и раскалялись пыточные инструменты, и закрыл вьюшку дымохода. Через час-другой подземелье наполнится дымом и причина смерти двух незадачливых допросчиков от угара будет несомненной, поскольку на Руси в городах и селах угорали часто и целыми семьями.

Теперь предстояло внести в картину последнюю деталь. Фрол выдрал из дерюги длинную толстую нить, отодвинул засов, открыл входную дверь, вытащил тело палача в коридор. Затем он, сделав петлю, накинул нить на рукоять засова и, держа нить в руке, вышел сам, прикрыл дверь. Фрол потянул сразу оба конца тонкой нити и почувствовал, как хорошо смазанный засов легко закрылся, заперев дверь изнутри. Он потянул нить за один конец, и она выскользнула из микроскопической щели между дверью и косяком. Теперь никому из будущих расследователей и в голову не придет, что закрыть засов мог бы кто-либо иной, кроме двух угоревших внутри неудачников. Особник взвалил тяжеленное тело палача на плечо и с трудом побрел к выходу из подземелья. За поворотом коридора он увидел двух стражников, безучастно дремавших возле самого выхода на ступеньках ведущей вверх лестницы. Он глухо загугукал, стражники сразу же вскочили, распахнули наружную дверь и посторонились, вжавшись в стенки, давая ему дорогу. Как и предполагал особник, они не стали пристально всматриваться ему в лицо, опознав с первого взгляда знакомый горб и одежду. Борода у Фрола была почти такая же, как у горбуна, а шапку он надвинул низко на глаза, вдобавок опустив голову.

Фрол вышел из темницы во двор, всей грудью вдохнул свежий ночной воздух. Он завернул за угол, увидел там описанную Прошкой телегу с запряженной в нее плохонькой костлявой кобылой, еще более безучастной ко всему происходящему, чем тюремные стражники, захлопнувшие дверь у него за спиной.

Особник сбросил на телегу тело, служившее ему своеобразным пропуском, отвязал кобылу, уселся на передок, разобрал вожжи, слегка подхлестнул флегматичную животину, направил ее к воротам. Караул без каких-либо вопросов распахнул обе створки ворот перед привычным грузом и страшным возницей, и телега не спеша потащилась по узким безлюдным московским улицам. Фрол вздохнул про себя, прикинув, что таким аллюром он сможет добраться до усадьбы Ропши только к утру. Но ничего не поделаешь, и особник, воткнув в бортик телеги рядом с собой любимый чухонский нож, который Прошка зачем-то притащил с собой на допрос и который теперь вернулся к законному владельцу, знавшему настоящую цену этому оружию, приготовился к отражению возможной атаки. Но в эту бурную ночь ему не суждено было больше проявить свои боевые качества, и на рассвете, как и рассчитывал, он подкатил к воротам Ропшиной усадьбы, постучал условным стуком, все так же неспешно въехал на территорию временной дислокации отряда, и только тут осознал, что блестяще выполнил ответственнейшее и опаснейшее задание, и чуть было не заорал во всю мочь: «Слава Руси, Лесному Стану и особой сотне!», но сдержался и, молча, не глядя по сторонам на удивленно взирающих на него бойцов, продолжил движение по направлению к избе-блокгаузу, куда, оставив Фрола далеко позади, уже вихрем помчался от ворот дежурный особник.

Когда Кирилл, выйдя из совещательной комнаты на крыльцо, увидел в легкой дымке, оставшейся от рассеивающегося утреннего тумана, приближающегося Фрола, он хотел было броситься ему навстречу, но усилием воли сдержался, остался стоять неподвижно и прямо, с застывшим от напряжения лицом и судорожно сжатыми пальцами рук, сцепленных за спиной. Фрол соскочил с передка и, указав на лежащее в телеге тело, скомандовал особникам, подхватившим лошаденку под уздцы:

– Закопайте где-нибудь, это Малютин палач-пыточник. Лошадь с телегой отведите немедля подальше в лес и оставьте на глухой дороге, лопату же, что в телеге лежит, обмажьте строительной глиной.

Затем он поднялся на крыльцо, подошел к дьякону, нарочито спокойным будничным тоном отрапортовал:

– Задание выполнено.

Кирилл шагнул ему навстречу, крепко обнял, прижал к груди. Затем отстранился, долгим, пристальным взглядом, будто впервые, вгляделся ему в лицо.

– Пойдем в избу, Фролушко.

Они вошли, уселись за стол, дьякон сразу же налил Фролу огромную чашку горячего, бодрящего отвара. Фрол сделал скупой глоток и только сейчас почувствовал, что он вот уже несколько дней толком не ел и почти всю ночь не пил. Сделав еще один глоток, он все же отодвинул чашку и, вместо ожидаемого доклада, задал вопрос, от которого брови дьякона удивленно поползли вверх:

– Вы, случайно, не успели ли уже арестовать Желтка?

В течение вот уже почти двух лет каждое утро боярин Малюта Скуратов-Бельский входил в цареву опочивальню с докладом. Доклады эти касались, в основном, внутренней политики государства. Под внутренними делами сей вельможа подразумевал отнюдь не скучные вопросы обустройства дорог, охраны границ, торговли, технического или экономического развития Российской державы. Все это делалось как бы само собой мелкими людишками, существование и каждодневный усердный труд которых считались такими же неотъемлемыми явлениями природы, как дождь в осеннюю пору, снег – в зимнюю или жара летом. Сущность Малютиных докладов царю сводилась только к действиям и поступкам владетельных персон и могла бы быть описана несложной формулой: кто, где, с кем и о чем. Доносы о боярских высказываниях друг о друге, о государе и его опричниках, о поездках одного в гости к другому и третьему (а зачем же это им встречаться понадобилось, да еще именно сейчас?), о сборах кое-кого или в отдаленное поместье, или в пограничные владения (уж не спрятаться али сбежать норовит тайный злодей царский?) – все это и составляло основной круг забот царева любимца.