Тим Уиллокс - Религия

Это была Карла.

Когда последний проблеск сознания ускользал от него и провожатые уронили его на пол, Людовико понял, что до сих пор ее любит, и пропасть, огромная, словно вечность, разверзлась в его душе. Он любил ее, несмотря на годы благочестия и суровой дисциплины. Он любил ее — какую бы опасность это ни представляло для его миссии. Он любил ее с тем же темным отчаянием, которое однажды уже околдовало его разум.

Среда, 1 августа 1565 года

Эль-Борго — госпиталь — Английский оберж

В свете звезд Млечного Пути улицы Эль-Борго казались молчаливыми, пустыми и бледными, словно выцветший призрак останков цивилизации, уничтоженной давным-давно. Была уже почти полночь, когда Карла ушла из «Сакра Инфермерии» и пересекла площадь. От каменных плит разило уксусом, которым их отмывали от крови и грязи, и от этого запаха головокружение, вызванное смертельной усталостью, еще усиливалось. Поскольку две последние недели турки бомбили и по ночам, Карла шла по улицам, высматривая места возможных укрытий. Все кругом — включая спящие улицы — было припудрено крошкой песчаника. Каменные ядра без всякого предупреждения обрушивались на крыши забитых народом домов. В «Сакра Инфермерию» попадали несколько раз. Пушечные ядра скакали по узким, мощенным булыжниками переулкам, словно шары из какой-то чудовищной игры. Даже просто катясь по земле, они запросто могли раздробить конечность, и потребовалось несколько несчастных случаев, чтобы городские дети больше не пытались их ловить.

Если бы не религия, которая утешала их, связывала вместе и, прежде всего, не давала оставаться в праздности, дух жителей города и солдат давно бы уже сломался. По приказу Ла Валлетта религиозные обряды отправлялись более или менее постоянно. Похороны и массовые погребения обставлялись с большой торжественностью. Заупокойные мессы, благодарения, девятидневные молитвы, всенощные бдения и крестные ходы совершались постоянно. Ценные иконы и реликвии выставлялись для всеобщего поклонения, а затем убирались. О днях тех святых, которых мало знали даже самые набожные горожане, объявляли и напоминали отдельно. Редкие церемонии крещения и три вроде бы совсем уж неуместные свадьбы праздновали особенно радостно. В эти дни, своей силой духа и храбростью, добрым отношением друг к другу, люди доказывали самим себе, что они достойны защиты Господа.

Однако и другие узы связывали их — неистовая ненависть к мусульманам, которых они считали прирожденными убийцами, предателями, жестокими негодяями. Большинство разговоров вертелось вокруг бесчеловечности мусульман. И многие из галерных рабов ордена, две тысячи человек, которые под огнем турок занимались починкой стен, испытали на себе силу этой ненависти. Время от времени они подвергались злобным нападениям, за которые никого не наказывали. Когда очередь женщин, стоящих у продовольственного склада, была превращена турецким ядром в кровавое месиво, несколько десятков рабов убили с поразительной жестокостью. С Никодимом, когда он отваживался выходить — а он делал это все реже и реже, — обращались так, словно он был болен какой-то заразной болезнью, даже в церкви. Карла, сгорая от стыда, проходила мимо отрядов рабов: похожие на скелеты тела, гноящиеся раны, испуганные лица.

— Вы ничего не можете сделать, — говорил ей отец Лазаро. — Война всех нас превращает в дикарей.

Семьдесят два дня прошло с тех пор, как повесили старого кукольника. Каждый человек лишился какой-то части своей чистоты и своей души. Испуганные и изможденные, укрывающиеся по ночам в погребах и тоннелях, прячущиеся в развалинах от мушкетных пуль и стрел днем, горожане все сильнее приближались к краю отчаяния. Некоторые даже с надеждой ждали следующей атаки турок: тогда хотя бы нарушится изматывающее монотонное ожидание и, может быть, придет конец их испытаниям. Карла не входила в число этих последних. Она не забыла — и никогда не сможет забыть — последствий нападения на форт Святого Михаила.

Раненые начали поступать по окончании битвы, когда наконец-то устроили понтонный мост для несчастных. До тех пор раненых, которые с раннего утра превратились в иссушенную солнцем, истерзанную толпу, охраняли вооруженные стражники на дальнем берегу пролива. Отец Лазаро послал туда трех городских лекарей-евреев с просьбой сделать все, что в их силах, и, всего в трех сотнях футов от бушующей канонады, они трудились не покладая рук, словно ангелы среди испепеляющего кровавого хаоса. Карла была не одинока в своем желании помогать, но Лазаро словно знал, что должно произойти, и запретил своим работникам рисковать жизнью.

Но даже Лазаро был поражен тем, что началось потом. Исход раненых по скользким шатающимся доскам был настолько кошмарным, что не поддавался описанию. Рыцарей провели первыми, эта несправедливость воспринималась всеми остальными как нечто само собой разумеющееся. А затем прорвало поток, который военные полицейские пытались и не сумели сдержать. Люди соскальзывали между веревками в воду пролива и тонули. Некоторые падали в лодки и умирали там в беспорядочных, задыхающихся кучах тел. Некоторых просто затоптали насмерть. У понтонного моста на берегу Эль-Борго горожане укладывали раненых на одеяла и носилки и тащили в госпиталь, те, у кого еще оставались силы, ковылял или полз сам, среди и тех и других дорогу пережили не все. К тому времени, когда эвакуация завершилась, улицы по всему пути до госпиталя были от дома до дома залиты красновато-коричневой жижей.

Госпиталь «Сакра Инфермерия» обладал лучшими лечебными средствами и лучшим персоналом в мире — рыцари Иоанна Крестителя позаботились об этом, — а при наличии двухсот кроватей был еще и одним из самых больших. В самой по себе многочисленности жертв не было ничего нового, хотя чаще всего человеческие обломки оставляли умирать на полях сражений. Ни одно лечебное заведение до сих пор не пыталось принять такое количество увечных. Попытка спасти их всех уже являлась актом безумия, вдохновленным верой. Но они все равно пытались — и не преуспели.

Стены и полы операционной были сплошь заляпаны кровью, свежей и запекшейся. Отряды мальтийских женщин сновали взад и вперед, смывая багровую пленку швабрами, намоченными в уксусе. Затем швабры перестали справляться, и им пришлось орудовать совками, счищая жирные почерневшие пятна, которые множились на плитках пола, словно какая-то омерзительная форма жизни. Залитые потом хирурги били лишившихся сознания пациентов деревянными молотками, приводя в чувство. Они изводили овечьи жилы целыми мотками и постоянно требовали заново заточить инструменты. Гнилые зубы крошились о деревянные кляпы, поскольку драгоценные, пропитанные наркотическими средствами губки быстро закончились. Наконечники стрел, мушкетные пули и осколки окровавленных камней, выдернутые и выкопанные из недр стонущей плоти, валялись на полу под ногами. В воздухе стоял запах прижиганий. Среди заглушающих друг друга криков агонии и приказаний капелланы в замаранных кровью рясах опускались на колени и с невероятной быстротой проводили обряды соборования. С тошнотворной регулярностью выносили лохани, полные ампутированных конечностей — их куча на улице все росла. Еще быстрее росла куча мертвых тел.