Александр Дюма - Двадцать лет спустя

В одном конце лагеря, возле огромной палатки, битком набитой шотландскими офицерами, собравшимися на военный совет под предводительством старого графа Левена, их командира, положив правую руку на шпагу, спит на траве человек, одетый в платье для верховой езды.

В пятидесяти шагах от него другой человек, так же одетый, разговаривает с часовым-шотландцем. Хотя он и иностранец, он, видимо, настолько привык к английскому языку, что понимает ответы своего собеседника, говорящего на пертском наречии.

Когда в Ньюкасле пробило час пополуночи, спавший пробудился; потянувшись, как делает человек, открывающий глаза после глубокого сна, он внимательно осмотрелся кругом и, увидев, что он один, встал, подошел к тому, кто беседовал с часовым, и затем пошел дальше. Другой, надо думать, окончил свои расспросы, потому что через минуту простился с часовым и непринужденно направился туда же, куда и первый.

Тот ждал его в тени палатки, стоявшей на дороге.

– Ну что, мой друг? – сказал он на чистейшем французском языке, на каком когда-либо говаривали между Руаном и Туром.

– А то, мой друг, что нельзя терять ни минуты, надо предупредить короля.

– Что случилось?

– Долго рассказывать. К тому же вы сейчас сами услышите. Малейшее слово, произнесенное здесь, может все погубить. Пойдем разыщем лорда Винтера.

И оба направились в противоположный конец лагеря. Но так как весь лагерь занимал плошадь не более чем в пятьсот квадратных футов, то они быстро оказались у палатки того, кого искали.

– Твой господин спит, Тони? – спросил по-английски один из них у слуги, лежавшего в первом отделении палатки, заменявшем переднюю.

– Нет, господин граф, не думаю, – ответил слуга. – Разве что заснул совсем недавно, так как он больше двух часов ходил взад и вперед, вернувшись от короля. Шаги затихли только минут десять тому назад; впрочем, вы можете сами посмотреть, – прибавил слуга, пропуская их в палатку.

Действительно, Винтер сидел перед отверстием, служившим окном, вдыхая ночной воздух и меланхолически следя глазами за луной, мелькавшей, как мы только что говорили, среди больших черных туч.

Друзья подошли к лорду Винтеру, который, подперев голову рукой, смотрел на небо. Он не слышал, как они вошли, и оставался в том же положении, пока не почувствовал прикосновения к своему плечу. Тогда он обернулся, узнал Атоса и Арамиса и протянул им руку.

– Заметили вы, какого кровавого цвета сегодня луна? – сказал он.

– Нет, – ответил Атос. – Она показалась мне такой же, как всегда.

– Посмотрите вы, сударь, – продолжал Винтер.

– Признаюсь, – произнес Арамис, – что я, как и граф де Ла Фер, не вижу в ней ничего особенного.

– Граф, – промолвил Атос, – в таком опасном положении нужно смотреть на землю, а не в небо. Хорошо ли вы знаете наших шотландцев и уверены вы в них?

– В шотландцах? – спросил Винтер. – В каких шотландцах?

– О боже мой, – сказал Атос, – в наших, в тех, которым доверился король, в шотландцах графа Левена.

– Нет, – ответил Винтер и затем прибавил: – Вы, значит, совсем не видите этого красноватого отлива на всем небе?

– Нисколько, – ответили вместе Атос и Арамис.

– Скажите, – продолжал Винтер, занятый все той же мыслью, – говорят, во Франции есть предание, что накануне своей смерти Генрих Четвертый, играя в шахматы с Бассомпьером, видел кровавые пятна на шахматной доске?

– Да, – сказал Атос, – и маршал мне самому несколько раз рассказывал об этом.

– Так, – прошептал Винтер, – а на следующий день Генрих Четвертый был убит.

– Но какая связь между этим видением Генриха Четвертого и вами? – спросил Арамис.

– Никакой, господа. Я сумасшедший, право, что занимаю вас такими глупостями; ваше появление в моей палатке в такой час показывает, что вы принесли мне какую-то важную весть.

– Да, милорд, – произнес Атос, – я желал бы поговорить с королем.

– С королем? Но он спит.

– Мне нужно сообщить ему нечто весьма важное.

– Разве нельзя отложить это до завтра?

– Нет, он должен немедленно узнать, в чем дело. Боюсь, что, может быть, и сейчас уже поздно.

– Пойдемте, господа, – сказал Винтер.

Палатка Винтера стояла рядом с королевской; нечто вроде коридора соединяло их. Этот коридор охранялся не часовыми, а доверенным камердинером Карла I, так что в случае надобности король мог в ту же минуту снестись со своим верным слугой.

– Эти господа пройдут со мною, – сказал Винтер.

Лакей поклонился и пропустил.

Действительно, уступая непреодолимой потребности в сне, король Карл заснул на походной кровати, в своем черном камзоле и высоких сапогах, расстегнув пояс и положив возле себя шляпу. Вошедшие приблизились, и Атос, шедший впереди, с минуту молча всматривался в это благородное бледное лицо, обрамленное длинными черными волосами, прилипшими к вискам от пота во время тяжелого сна, и покрытое синими жилками, которые, казалось, набухли от слез под усталыми глазами.

Атос глубоко вздохнул; этот вздох разбудил короля – так легок был его сон.

Он открыл глаза.

– А! – сказал он, приподнимаясь на локте. – Это вы, граф де Ла Фер?

– Да, ваше величество, – ответил Атос.

– Вы бодрствуете, когда я сплю? И вы хотите сообщить мне какую-нибудь новость?

– Увы! Вы, ваше величество, изволили верно угадать, – ответил Атос.

– Значит, новость дурная? – спросил король с грустной улыбкой.

– Да, ваше величество.

– Все равно, я всегда рад вас видеть, добро пожаловать, вы, кого оторвала от отечества преданность, что не знает страна невзгод, вы, которого прислала мне Генриетта, – какова бы ни была ваша весть, говорите смело.

– Ваше величество, Кромвель прибыл сегодня ночью в Ньюкасл.

– А! – сказал король. – Чтобы сразиться со мною?

– Нет, ваше величество, чтобы купить вас.

– Что вы говорите?

– Я говорю, ваше величество, что вы должны шотландской армии четыреста тысяч фунтов стерлингов.

– Невыплаченного жалованья? Да, я знаю. Уже около года мои храбрые и верные шотландцы бьются только чести ради.

Атос улыбнулся:

– Честь – прекрасная вещь, ваше величество, но им надоело сражаться за нее, и сегодня ночью они продали вас за двести тысяч фунтов, то есть за половину того, что вы были им должны.

– Невозможно, – воскликнул король, – чтобы шотландцы продали своего короля за двести тысяч фунтов!

– Продали же иудеи своего бога за тридцать сребреников!

– Какой же Иуда совершил этот гнусный торг?

– Граф Левен.

– Вы убеждены в этом, граф?

– Я слышал это своими собственными ушами.

Король глубоко вздохнул, словно сердце его разрывалось, и закрыл лицо руками.

– О, шотландцы, – сказал он, – шотландцы, которых я считал такими верными! Шотландцы, которым я доверился, когда мог бежать в Оксфорд! Шотландцы, мои земляки, мои братья! Но уверены ли вы в этом, граф?