Патрик О'Брайан - Фрегат Его Величества Сюрприз

Что же можно принять за константы? Способность жизнерадостно переносить трудности, умелую исполнительность, открытость в общении, искренность. Чем из этого списка они обязаны морю, общему своему стимулу? Или это выбор профессии становится результатом схожего склада ума?

— Капитан двинулся в путь, — прошептал сосед, толкнувший Стивена в плечо и наклонившийся к его уху.

— Ага, так и есть, — промолвил Стивен, поднимаясь. — Он снялся с якоря.

Они не спеша поднялись по трапу. Теперь, когда ветер окончательно стих, на палубе стало еще жарче, чем внизу. По левому борту в воду опустили парус: подтянутый по краям, в середине он провисал, образовывая подобие бассейна, и полкоманды плескалось внутри. Справа по борту, милях примерно в двух, лежали скалы — совсем теперь непохожие на корабль, но по-прежнему ослепительно белые от самого уреза воды до вершин, самая высокая из которых вздымалась футов на пятьдесят. Такие белые, что на их фоне пена прибоя казалась кремовой.

Над головой парило облако из олуш, с вкраплением темных, не таких крупных крачек. Время от времени какая-нибудь олуша отвесно врезалась в воду, поднимая фонтан как от четырехфунтового ядра.

— Вы не одолжите мне подзорную трубу, мистер Баббингтон? — воскликнул Стивен. Некоторое время он пристально рассматривал остров.

— О, как бы я хотел очутиться там! Джек… то есть, капитан Обри: нельзя ли дать мне шлюпку?

— Дорогой мой доктор, — сказал Джек, — уверен, вы не стали бы просить об этом, если помнили, что сейчас воскресный вечер.

Вечер воскресенья считался священным. Это был единственный выходной для моряков, если не вмешивались ветер, погода и козни неприятеля, и выходной этот подготавливался адовыми трудами в субботу и утро воскресенья.

— Теперь мне надо идти вниз, проверять эту проклятую подшкиперскую, — продолжил Джек, поворачиваясь спиной к разочарованию друга. — Вы не забыли, что мы собирались нанести визит мистеру Стэнхоупу?

— Я вас отвезу, если желаете, — произнес Николс секунду спустя. — Уверен, Герви выделит нам ялик.

— Как это милосердно с вашей стороны, — воскликнул Стивен, глядя Николсу прямо в глаза: немного во хмелю, но вполне владеет собой. — Буду бесконечно обязан. Позвольте мне захватить молоток, несколько коробок, шляпу, и я готов.

Они пробрались мимо баркаса, вельбота и одного из катеров к ялику — все шлюпки буксировались за кормой, чтобы доски не рассохлись под открытым солнцем — и налегли на весла. Веселый шум затихал позади, кильватерная струя прочертила стеклянную гладь моря. Стивен сбросил одежду, оставшись только в плетеной шляпе: он наслаждался жарой, и этот ритуал стал для него ежедневным с широты Мадейры. Кожа его с головы до пят была покрыта неприятными темными пятнами, первоначальный бронзовый цвет приобрел темно-серый оттенок: мылся он редко — да и пресной воды не было, — и морская соль покрывала его, словно пыль.

— Я буквально только что размышлял о морских офицерах, — заметил Стивен, — и пытался определить качества, которые позволяют сказать: «Вот этот человек — моряк в истинном смысле слова». Отсюда я перешел к мысли, что найти типичного морского офицера также сложно, как найти типичное тело с анатомической точки зрения: он окружен, за не имением более подходящего слова, позвольте называть их «неподходящими видами», или подвидами. Затем я вывел умозаключение, что в природе существует значительное количество хороших — по меньшей мере, приятных, — мичманов, но не так много хороших лейтенантов, еще меньше хороших капитанов, и практически ни одного хорошего адмирала. Возможным объяснением может стать такое: помимо профессиональных навыков, бодрого самоотречения, здоровой печени, врожденных командных качеств и сотни иных достоинств, требуется куда более редко встречающее умение сопротивляться последствиям — последствиям сокрушительным для человеческой натуры — обладания безраздельной властью. Власть на человечность действует как растворитель — взгляните на любого супруга, отца семейства, и заметьте, как человек поглощает человека, как роль поглощает личность. Затем умножьте семью и власть в несколько сот раз и посмотрите на капитана корабля — я уж молчу об абсолютном монархе. Разумеется, человек как таковой рождается, чтобы терпеть угнетение или одиночество — такова людская доля, если, конечно, у него не окажется иммунитета к действию яда. В силу природы службы иммунитет этот не может быть выявлен быстро, но он существует. Как иначе мы могли бы объяснить редкие случаи появления весьма человечных, но в то же время успешных адмиралов, таких как Дункан, Нельсон…

Стивен заметил, что Николс не следит за его мыслью, поэтому, не доведя фразу до логического конца, пробормотал что-то, вытащил из кармана сюртука книгу, и поскольку птиц в ближайшем секторе неба не наблюдалось, погрузился в чтение. Уключины поскрипывали, лопасти с плеском взрезали воду, солнце палило; шлюпка шла по морю.

Время от времени Стивен поднимал глаза, повторяя заучиваемые на урду фразы и изучая лицо Николса. С парнем не все ладно, и уже давно. Ему было плохо в Гибралтаре, плохо на Мадейре, после Сантьяго стало еще хуже. Цинга в данном случает отпадает. Сифилис? Паразиты?

— Прошу прощения, — произнес Николс с натянутой улыбкой. — Боюсь, я потерял нить разговора. Что вы сказали?

— Я повторял фразы из этой книжечки. Это все, что я смог захватить, не считая грамматики Форта Уильяма, она у меня в каюте. Это фразеологический словарь, и мне кажется, составлял его человек разочарованный:

— Мою лошадь сожрал тигр (леопард, медведь).

— Я хочу нанять паланкин.

— В этом городе нет паланкинов, сэр.

— У меня украли все деньги.

— Мне нужно поговорить со сборщиком налогов.

— Сборщик налогов умер, сэр.

— Меня избили злые люди.

Вдобавок еще и распутник:

— Женщина, ты хочешь лечь со мной?

Стараясь изобразить вежливый интерес, Николс спросил:

— Вы на этом языке разговариваете с Ахметом?

— Именно. Все наши ласкары знают его, хоть и прибыли из различных частей Индии — для них это как лингва франка. Ахмета я выбрал потому, что это его родной язык, и парень он услужливый, терпеливый. Вот только читать и писать не умеет, поэтому я штудирую грамматику в надежде закрепить уловленное на слух. Вы не находите, что разговорный язык проскакивает сквозь мозг, не оставляя ощутимых следов, если не заякорить его печатным словом?

— Не знаю, что сказать: я не мастак говорить на иностранном — никогда не умел. Мне так удивительно, когда я слышу, как вы болтаете с этими черными. Да у меня даже с английским, если речь заходит о вещах более тонких, чем постановка парусов…