Патрик О'Брайан - Фрегат Его Величества Сюрприз

— Элефанту я могу обещать: устроим в конце недели пикник и пригласим мистера Стенхоупа — это очаровательный человек, он выказывал такую обходительность в Лондоне — и твоего приятеля — священника. Бамбуковый лес тоже. За тигра отвечать не могу. Уверена, что пешва попробует изловить его для нас в холмах Пуны, но прошли дожди, и джунгли почти непроходимы… Так или иначе, если мы не найдем тигра здесь, в Бенгалии я разыщу тебе хоть полдюжины. Ведь доставив старого джентльмена в Кампонг вы на обратном пути зайдете в Калькутту, не так ли?

Возможно, идея пригласить мистера Стенхоупа была не слишком удачной: день выдался жаркий и душный, и единственным желанием посла было улечься наконец в кровать под опахала, способные хоть немного пошевелить неподвижный воздух. Но ему казалось, что его долг — ухаживать за миссис Вильерс, не прочь он был и повидаться с доктором Мэтьюрином, без вести пропавшим на столько дней, и, преодолевая слабость и подрумянив пожелтевшие щеки кармином, Стенхоуп пустился в путь по тяжелым, маслянистым волнам, где за все шесть миль по бухте не было даже намека на ветерок.

Мистер Эткинс сидел рядом с послом, и торопливым возбужденным шепотом делился с ним своими открытиями. Мистеру Эткинсу не требовалось долго вращаться в обществе, чтобы разузнать все сплетни: он выяснил, что миссис В. на деле вовсе не респектабельная персона, а содержанка еврейского торговца — «еврея, спаси Господи!» — а ее бесстыдное времяпрепровождение в Бомбее вызывает осуждение. Доктор же Мэтьюрин замешан в дела преступной парочки, и тем самым ставит мистера Стенхоупа в двусмысленное положение: посол Его Величества водит компанию с людьми подобного сорта!

Мистер Стенхоуп больше отмалчивался, и по высадке вел себя тише и сдержанней, чем обычно, но его подчеркнуто любезное обхождение с Дианой, похвала в адрес великолепных палаток, зонтиков, ковров, прохладительных напитков (напомнивших ему Аскот), восхищение глыбоподобной статуей слона и несравненными, удивительными скульптурами в пещерах, а также желание поддержать дух радостного веселья обратили на себя внимание всей компании. Во время осмотра пещер он отозвал Стивена в сторонку и сказал:

— Я совершенно сбит с толку, доктор Мэтьюрин: капитан Обри велел передать, что мы отплываем семнадцатого! Я же рассчитывал по меньшей мере на три недели. Курс грязевых ванн и кровопусканий, который мне прописал доктор Клоувз, должен занять еще три недели.

— Возможно, тут дело в жутком пристрастии флотских все раздувать. Разве не приходилось вам слышать истории о пассажирах, которые мчались, как велено, в Гринвич или Даунс к определенной дате, чтобы обнаружить, что моряки даже и не собираются еще отплывать, что у них еще даже парусов-то нет? Вам стоит успокоится, сэр: мне отлично известно, что еще совсем недавно «Сюрприз» стоял без мачт. Физически невозможно, чтобы он смог отплыть семнадцатого. Поражаюсь опрометчивости Джека.

— Давно вы видели капитана Обри?

— Ну да, пожалуй. Да и к своему стыду, не заглядывал с самой пятницы к доктору Клоувзу. Как вы находите его ванны?

— Доктор Клоувз и его коллеги — прекрасные врачи, не сомневаюсь. Очень внимательные. Вот только боюсь, их слишком заботит болезнь печени. Они опасаются, что она может перейти на желудок и обосноваться там. Но однако… я попросил вас уделить мне несколько минут по иной причине: по суше пришли донесения, которые мне хотелось бы с вами обсудить. И не позволите ли в то же время заметить, что вы не столь прилежны в службе, как это может требовать представление об идеале? Мы не могли разыскать вас несколько дней, хотя неоднократно посылали сообщения на корабль и в ваши апартаменты в городе. Не сомневаюсь, это ваши птицы сбили вас с пути истинного, нарушив столь присущее вам стремление к пунктуальности.

— Прошу простить меня, Ваше Превосходительство. После обеда я в полном вашем распоряжении, заодно мы сможем обсудить с доктором Клоувзом вашу печень.

— Я буду бесконечно обязан, доктор Мэтьюрин. Но мы с вами самым неприглядным образом пренебрегаем своими обязанностями. Дорогая миссис Вильерс! — вскричал Стенхоуп, обводя усталым взором пышные приготовления, устроенные перед входом в пещеры, — потрясающе, потрясающе. Лукулл обедает у Лукулла, честное слово!

Капеллан Уайт, которому Эткинс тут же рассказал все, тоже вел себя сдержанно, подобно своему патрону; еще его весьма шокировали скульптурные изображения женщин и гермафродитов, да вдобавок неизвестное существо тяпнуло усевшегося на него беднягу за левую ягодицу. В течение всего мероприятия священник держался скованно и замкнуто.

На самого мистера Эткинса и молодого человека из свиты посла гнетущая атмосфера не распространилась, и они создавали достаточно шума, чтобы сборище казалось веселым. Эткинс старался особенно: он был оживлен и общителен, говорил громко, без стеснения, во время пикника советовал Стивену «не оставлять без внимания стоящую рядом бутылку — не каждый день нам приходиться вволю попить шампанского». После чего отвел Диану к отдельно стоящей скульптурной группе в глубине второй пещеры, и, светя фонарем, пожелал обратить ее внимание на плавные линии, нежнейшую гармонию, сбалансированность, достойные резца знаменитого греческого мастера Фидия. Ее покоробили эти речи, а также его манера придерживать ее за локоть и дышать на нее, но решив, что тот находится под действием винных паров, она не стала возмущаться, только отстранилась, заметив, что слишком необразованна для столь тонких материй. Увидев, что к ним идет Стивен, Диана очень обрадовалась.

Мистер Эткинс не унимался, и когда на бомбейском берегу все стали расходиться, он просунул голову в ее паланкин и заявил: «Я загляну к вам как-нибудь вечерком, — и с игривым взором, от которого у нее пропал дал речи, добавил, — мне известно, где вы живете».

Ближе к вечеру Стивен вернулся в дом на Малабарском холме и сказал Диане:

— Мистер Стенхоуп просил передать свои наилучшие пожелания миссис Вильерс, а также самую искреннюю благодарность за незабываемый день. Леди Форбс, ваш покорный слуга. Вы не находите, что сегодня необычайно жарко, мадам?

Леди Форбс одарила его растерянной, испуганной улыбкой и вышла из комнаты.

— Мэтьюрин, приходилось тебе хоть раз в жизни видеть такой унылый, жуткий, чудовищный пикник? — спросила Диана. На ней было неуклюжее темно-синее платье, богато расшитое жемчугом и перехваченное пояском с еще более крупным жемчугом на пряжке. — Но с его стороны было так любезно прислать свои благодарности, наилучшие пожелания падшей женщине.

— Что ты несешь, Вильерс? — воскликнул он.

— Как же низко я пала, что даже эта мерзкая рептилия Перкинс позволяет себе такие вольности. Боже, Мэтьюрин: это проклятая жизнь. Мне нельзя выйти без риска подвергнуться оскорблению, я совсем одна, и заключена в этом доме как в тюрьме. Наберется едва с полдюжины женщин, которые принимают меня по своей воле: четверо из них имеют сомнительную репутацию, прочие же — попросту дуры. Что за компания! А остальные дамы — особенно мои прежние знакомые — о, как метко умеют они метать свои стрелы! Не смертоносные, поскольку я могу дать сдачи, а Каннингу по силам разрушить карьеру их мужей, но достаточно острые и ядовитые! Ты даже не представляешь, какими ведьмами могут быть женщины. От этого я прихожу в такую ярость, что не могу спать… мне становится плохо… От злости у меня разливается желчь и я выгляжу на все сорок. Пройдет еще месяцев шесть, и на меня нельзя будет глянуть без слез.