Энн Бенсон - Огненная дорога

«Представить только, — думал он, — каково это — быть одинокой женщиной с младенцем… И как это хотя бы некоторые из них умудряются выжить?»

Он понимал, что гораздо чаще погибают оба, и мать, и дитя.

Однако если все пойдет по плану, эта кормежка станет последней, которую малыш получил с помощью тряпочки; Алехандро найдет церковь, а потом и еврейку, которая пожалеет их и возьмет на себя обязанности кормилицы.

Он вымыл, перепеленал малыша и снова пристегнул его к груди, а козу привязал к коню. Вышел на площадь, остановил первого дружелюбного на вид прохожего и спросил его:

— Пожалуйста, сэр, как мне найти квартал, где живут евреи?

Человек подозрительно смотрел на него. Алехандро протянул ему послание, которое сам же написал на иврите.

— У меня есть долг, и я должен погасить его.

Человек пренебрежительно взглянул на пергамент, повернулся и указал в южном направлении.

— Вон туда.

— Какую улицу мне искать? — крикнул вслед ему Алехандро.

— Иудейскую, — послышалось в ответ.

Как и улица Роз, это была темная, узкая улочка, бедная с виду, но чистая, несуетливая и как будто давно знакомая. И над дверными проемами Алехандро видел не следы мезуз, а сами свитки. Он слез с коня и повел его в поводу, прикасаясь рукой к каждому из них.

Он прошел два или три квартала, привлекая ненавязчивое и в целом дружеское внимание тех, мимо кого проходил. Это была община, где все знали друг друга и каждый знал свое место. По мере того как настороженность, постоянный спутник Алехандро на протяжении последнего десятилетия, медленно таяла, он начал чувствовать непривычную легкость. Он давно забыл, что незнакомые люди могут кивать в знак приветствия, и вдруг выяснилось, что он тоже кивает и улыбается в ответ, позабыв о всякой подозрительности.

И внезапно — точно сам Бог привел его сюда! — он оказался перед маленьким зданием, в котором безошибочно угадывалась церковь. Он остановил коня.

— Ну, юный Гильом, думаю, это то, что нам нужно.

Привязать животных было некуда. Алехандро остановил проходящего мимо юнца и договорился, что тот за пару су покараулит их. Парнишка с радостью согласился. Получив поводья, он застыл с серьезным видом и выражением гордости рабочего человека на лице.

Прижимая младенца к груди, Алехандро наклонился и прошел в низкую дверь. Пол был усыпан песком — чтобы заглушать звуки, которые могли помешать молящимся. В передней части комнаты находились два старика, которые как раз этим и занимались. Их головы ритмично двигались вверх-вниз, губы шептали слова молитвы — классическое зрелище, тысячи раз виденное Алехандро в юности. Однако сейчас он смотрел на стариков глазами человека, много лет прожившего в Европе, и замечал то, чего не видел прежде.

«Любопытная практика — если смотреть со стороны».

Один старик, судя по одежде, был ребе, глава местного религиозного братства и самой общины. Второй, по-видимому, просто набожный человек. Оба так глубоко погрузились в молитву, что не замечали Алехандро.

«Ребе наверняка знает какую-нибудь кормилицу», — подумал он.

И, заговорив, удивился тому, с какой легкостью язык вспомнил иврит.

— Шалом, ребе.

Тот медленно повернулся лицом к нему.

— Шалом, сын мой.

— Могу я задать вопрос? Я путешественник, и мне нужен совет.

— Если я в состоянии…

Однако внезапно его прервал стон второго старика, который как раз повернулся к нему. Нетвердо ступая, тот сделал несколько шагов вперед и остановился, для устойчивости опираясь на деревянные перила и щуря глаза, чтобы в неясном свете лучше разглядеть посетителя. И потом дрожащим, неуверенным голосом прошептал:

— Алехандро?

На миг у Алехандро возникло чувство, что Бог лишил его языка; он не мог произнести ни слова, во рту страшно пересохло. И все же, потрясенный, он сумел каким-то образом выдавить одно-единственное слово:

— Отец?

Старик пошатнулся, и Алехандро метнулся к нему, чтобы поддержать. И потом, все еще с младенцем у груди, дрожащими руками заключил старика в объятия, чувствуя, как по щекам неудержимо текут слезы.

Малыш Гильом Каль безутешно расплакался — как все еврейские сыновья на протяжении столетий, когда они отдают кусочек своей плоти Богу, получая в ответ обещание, что Бог будет помнить их. Мальчик не был кровным сыном Алехандро, и, однако, ребе решил, что этот факт не должен ничему помешать.

— Он же просто ребенок, — сказал этот мудрый человек. — Мы научим его, как быть хорошим евреем.

По окончании короткой церемонии Алехандро отдал Гильома молодой вдове; ей пора уже было отнимать от груди собственного ребенка, но молока все не убывало, так что она вполне могла прокормить и сына Кэт.

Успокаивая малыша, она нежно покачивала его, прижимая к себе. Алехандро отметил, как естественно она держит ребенка — почти как если бы он был ее собственный.

— Кажется, будто он всегда голоден, — сказала женщина, — но, по-моему, ему хватает. Спит он спокойно и подолгу.

«Ах, — подумал Алехандро, — даже в таком нежном возрасте младенец способен различить добрые руки».

Они с симпатичной молодой вдовой улыбнулись друг другу, и тут к ним подошел ребе. Застенчиво взглянув на него, женщина ушла, прижимая Гильома к груди.

— Вам пришло письмо.

Старик достал из рукава пергаментный свиток и протянул его Алехандро.

«Так скоро?»

Алехандро взял свиток, чувствуя, как дрожат руки.

Де Шальяк писал алыми чернилами Элизабет, прекрасным, твердым почерком, тщательно выводя каждый штрих и добавляя росчерки в знак уважения к адресату. Алехандро оставалось лишь надеяться, что новости так же обрадуют его, как сам вид письма. Он взволнованно вздохнул и углубился в чтение.

«Мой дорогой коллега!

От всей души надеюсь, что эти новости застанут вас и вашего внука в безопасности и добром здравии.

Они, под кем я подразумеваю принца Лайонела и леди Элизабет, забрали Кэт к себе, естественно, против ее воли. Она еще не совсем оправилась после родов, но ирландка по-прежнему при ней и очень хорошо делает свое дело. Я трижды виделся с Кэт после вашего отъезда. В первый день она была почти в бреду от страха и страдала лихорадкой — пока я частным порядком не объяснил ей, что вы сбежали.

Юный Чосер очень за вас переживает — хотя я не понимаю почему. По-моему, он чувствует себя в некотором роде соучастником, незаслуженно, как мне кажется. Парень очень близко к сердцу принимает ваше положение и почти заделался моим сообщником. Через него я узнал, что ходят слухи о возвращении Кэт в Англию, хотя когда это произойдет, пока не решено. В отличие от Лайонела и его двора она не заложница дофина и, если Эдуард пожелает, может покинуть Францию. Я не решаюсь даже предположить, какую позицию займет Эдуард Плантагенет в этом вопросе.