Бернард Корнуэлл - Битва Шарпа

Крики в церкви постепенно затихали, заглушаемые грохотом колес на улице, где все больше пушек двигались на восток.

Навстречу французам. Которые пришли, чтобы отвоевать Португалию и разбить наглых британцев на узком мосту через Коа.

Real Compania Irlandesa располагалась биваком на плато к северо-западу от Фуэнтес-де-Оньоро. Деревня перекрывала самую южную дорогу, ведущую от Сьюдад Родриго к Алмейде, и к ночи армия Веллингтона заняла деревню, которой теперь предстояло стать полем боя. Утренний туман скрывал поля с восточной стороны, где сосредотачивалась французская армия, в то время как на плато силы Веллингтона в тумане образовали хаотичное скопление войск, лошадей и фургонов. Артиллерийский парк был выставлен на восточном гребне плато, стволы орудий направлены через ручей Дос Касас, который очерчивал передовую линию армии.

Донахью нашел Шарпа, который скашивал глаза на осколок зеркала, пытаясь сам подстричь волосы. Сбоку и спереди стричь было достаточно легко, трудность как всегда представлял тыл.

— Точно так же, как на военной службе, — сказал Шарп.

— Вы слышали о Кили? — Донахью, внезапно ставший командиром Real Compania Irlandesa , проигнорировал шутовской комментарий Шарпа.

Шарп отрезал клок волос, нахмурился и попытался возместить убыток, отрезая с другой стороны, но это только ухудшило положение.

— Прострелил себе башку, как я слышал.

Донахью вздрогнул от грубости Шарпа, но не выразил протеста.

— Я не могу понять, как он мог сделать такое, — сказал он вместо этого.

— Слишком много гордости, недостаточно ума. По мне так все чертовы аристократы таковы. Это самые тупые чертовы ножницы!

Донахью нахмурился.

— Почему у вас нет слуги?

— Не могу позволить себе этого. Кроме того, я всегда заботился о себе сам.

— И сами стригли волосы?

— Есть одна симпатичная бабенка среди солдатских жен, которая обычно стрижет меня… — сказал Шарп.

Увы, Салли Клейтон, как и остальная часть Южного Эссекса, была далеко. Южный Эссекс понес за войну слишком много потерь, чтобы служить в боевых порядках, и теперь нес караульную службу на складах португальской армии и таким образом не участвовал в сражении с маршалом Массена, шедшим, чтобы освободить Алмейду и отрезать британцев при отступлении через Гоа.

— Отец Сарсфилд хоронит Кили завтра, — сказал Донахью.

— Отец Сарсфилд может многих из нас похоронить завтра, — сказал Шарп. — Если нас похоронят вообще. Вы когда-либо видели поле боя спустя год после сражения? Оно походит на свалку. Черепа разбросаны словно булыжники, и всюду обглоданные лисами кости. К черту все это! — резко сказал он, нанеся своим волосам последний ужасный урон.

— Кили не может даже быть похоронен на кладбище. — Донахью не хотел думать о поле боя этим зловещим утром. — Потому что это было самоубийство.

— Немногие солдаты обретут надлежащую могилу, — сказал Шарп. — Так что я не буду горевать о Кили. Нам повезет, если каждый из нас получит глубокую яму в земле, не говоря уж о надгробном камне. Дэн! — крикнул он Хагману.

— Сэр?

— Твои чертовы ножницы совершенно тупые.

— Точил их вчера вечером, сэр, — отвечал Хагман терпеливо. — Это напоминает мне отца, сэр: он всегда говорил, сэр, что только плохой рабочий обвиняет свой инструмент, сэр.

Шарп швырнул ножницами в Хагмана, затем стряхнул клочья волос с рубашки.

— Вы в более безопасном положении без Кили, — сказал он Донахью.

— Чтобы охранять склад боеприпасов? — с горечью возразил Донахью. — Уж лучше бы мы оставались в Мадриде.

— Чтобы считаться предателями? — спросил Шарп, надевая куртку. — Слушайте, Донахью: вы живы, а Кили нет. У вас есть своя отличная рота, чтобы командовать. Что с того, если вы охраняете боеприпасы? Вы думаете, что это не важно? Что случится, если прорвутся лягушатники?

Донахью не подбодрило мнение Шарпа.

— Мы — сироты, — сказал он жалостливо. — Никого не заботит, что случится с нами.

— Почему вы хотите, чтобы кто-то заботился? — спросил Шарп прямо. — Вы — солдат, Донахью, не ребенок. Вам дали саблю и пистолет, чтобы вы могли постоять за себя, а не ждать, что другие позаботятся о вас. Но при этом о вас действительно заботятся. Они заботятся достаточно, чтобы отправить всю вашу роту в Кадис, и я забочусь достаточно, чтобы сказать вам, что у вас есть два выхода. Вы можете отправиться в Кадис опозоренным, с вашими солдатами, знающими, что они опозорены, или вы можете возвратиться, сохранив свою честь. Вам решать, но я знаю, что выбрал бы я.

Донахью впервые услышал о предстоящей отправке Real Compania Irlandesa в Кадис, и он нахмурился, пытаясь понять, говорит ли Шарп всерьез.

— Вы уверены насчет Кадиса?

— Конечно я уверен, — сказал Шарп. — Генерал Вальверде дергает за ниточки. Он не думает, что вы должны были быть здесь вообще, так что теперь вас отправят прочь, чтобы вы присоединились к остальной части испанской армии.

Донахью переваривал новости в течение нескольких секунд, затем кивнул с одобрением.

— Хорошо! — воскликнул он с энтузиазмом. — Они должны были послать нас туда с самого начала. — Он отхлебнул чай из своей кружки и поморщился, недовольный вкусом. — А что будет с вами теперь?

— Мне приказано оставаться с вами, пока кто-нибудь не прикажет мне отправиться куда-нибудь в другое место, — сказал Шарп. Он не хотел признаваться, что находится под следствием, — не потому что стыдился своего поведения, но потому что не хотел ничьего сочувствия. Суд был сражением, в котором он примет участие, когда придет время.

— Вы охраняете боеприпасы? — Донахью казался удивленным.

— Кто-то же должен, — сказал Шарп. — Но не волнуйтесь, Донахью, они уберут меня от вас прежде, чем вас отправят в Кадис. Вальверде не захочет видеть меня там.

— Так что мы делаем сегодня? — спросил Донахью нервно.

— Сегодня, — сказал Шарп, — мы исполняем свой долг. Есть пятьдесят тысяч лягушатников, исполняющих свой, и где-то на холмах, Донахью, их долг и наш долг вступят в кровавое столкновение.

— Это будет тяжело, — сказал Донахью — не совсем утвердительно, но и не совсем в виде вопроса.

Шарп почувствовал его нервозность. Донахью никогда не участвовал в большом сражении, и любой человек, каким храбрым бы он ни был, не может быть спокойным в ожидании.

— Это будет тяжело, — согласился Шарп. — Грохот — хуже всего и пороховой дым, но всегда помните одну вещь: это столь же тяжело для французов. И я скажу вам еще одно. Я не знаю, почему, и возможно это — только мое воображение, но лягушатники всегда ломаются раньше чем мы. Как раз в то самое время, когда вы думаете, что не сможете продержаться ни минуты, считайте до десяти — и когда вы досчитаете до шести, проклятые лягушатники бросятся наутек и уберутся прочь. А теперь смотрите: вот идут наши неприятности.