Мартин Стивен - Совесть короля

Сэр Эдвард замер в своем кресле, переводя взгляд то на Грэшема (кстати, тот как ни в чем не бывало продолжал четко и ясно излагать свои мысли), то на распластанное на полу бесчувственное тело Овербери. И дело было даже не в том, что нашелся человек, рискнувший дать отпор — и какой! — сэру Томасу. Кок поразился той стремительности, с какой этот отпор был дан. Это из-за нее сэр Эдвард утратил дар речи, не говоря уже о том, что впервые за многие годы в нем шевельнулся страх. А ведь, признаться честно, он уже почти забыл, что это такое. Все произошло столь быстро, что Кок не успел ничего толком рассмотреть. Овербери, обнажив шпагу, двинулся на Грэшема. Тот, казалось, даже не шелохнулся, лишь слегка отклонился в сторону. Сэр Томас бросился вперед, а сэр Генри ловко подставил ему подножку. В результате нападавший потерял равновесие, а потом рухнул на пол, крепко приложившись лицом. После этого Грэшем совершенно спокойно вновь поудобнее уселся в кресле и продолжил свои речи, словно ничего такого особенного и не произошло. В дверь вбежали слуги. Сэр Генри не удостоил их взглядом — даже того парня с перевязанной головой, который наверняка не удержался от злорадной ухмылки, увидев на полу поверженного Овербери. Кок знаком велел им выйти вон.

Вскоре оба собеседника обратили внимание на то, что сэр Томас зашевелился, постепенно приходя в себя.

— Вам следует допросить слуг Овербери и Карра, чтобы подробно выяснить обстоятельства, при которых пропали письма. А я поговорю с мастером Шекспиром, хотя это наверняка напрасная трата времени. Тем не менее, сделать это придется.

— Рукописи не столь важны для нас, — резко возразил Кок. — Всякие пьесы не нашего ума дело. В отличие от писем.

Сэр Эдвард демонстрировал феноменальную способность отодвигать в сторону неприятные факты, убирать их с глаз подальше, чтобы они не мешали ему делать главное дело. И все же… не послышалась ли в его тоне некая преувеличенная небрежность, когда он заявил, что пьесы не представляют особого интереса? Грэшем тотчас мысленно отметил их возросшую значимость.

Сэр Эдвард Кок окинул Грэшема колючим взглядом. Он и раньше считал сэра Генри чем-то вроде занозы в боку — еще в те времена, когда Сесил настоял на том, чтобы Грэшема поставили в известность по поводу пропавших бумаг, пусть даже лишь с целью использовать его втемную, чтобы добиться задуманного. Кок тогда нехотя дал согласие на участие в расследовании сэра Генри, полагая, что последний не что иное, как живая приманка. Теперь же «приманка» со всей откровенностью заявила о себе как о человеке опасном. В сердце сэра Эдварда закрался безотчетный страх. Все-таки кто здесь хозяин? Кто кем распоряжается? Он Грэшемом или Грэшем им?

— Вы слушаете меня, сэр Эдвард?

Тон сэра Генри был в высшей мере учтив. С Коком же случилось то, чего всю жизнь он учил себя ни в коем случае не допускать, — мысли его унеслись в сторону от разговора. Мысленно разразившись проклятиями, сэр Эдвард заставил себя сосредоточиться.

— Нам с вами нужно понять одну вещь.

— Не могли бы вы уточнить, какую именно? — произнес, вернее, прошипел Кок.

— Я ни на единое мгновение не поверил, что мне рассказали всю правду. Но поскольку я полагаю, что сэр Роберт, перед тем как отойти в мир иной, наверняка поведал ее вам, то надеюсь, вы мне ее сообщите.

— Вы так полагаете? — огрызнулся Кок.

— Полагаю, мне рассказали часть правды, но далеко не всю. Я верю в существование писем, я готов поверить, что они, а также некие рукописи театральных пьес были украдены. Думаю, эта пропажа способна ввергнуть в неприятности некую высокопоставленную особу. А еще полагаю, что мне недоговаривают что-то важное. При этом от меня ждут, что я должен вычислить и найти вора, поскольку вы сами или не желаете, или не можете взяться за расследование.

Слова Грэшема были столь близки к правде, что Кок невольно вздрогнул.

— Именно это я и хотел сказать, — произнес сэр Генри, заметив, как дернулся собеседник. — Повторяю, обычно мне удается добраться до правды. Вы с Сесилом полагали, что я как та стрела, которую можно запустить в нужном направлении. Увы, стрела оказалась ястребом, смертельным оружием, наделенным своим собственным разумом.

Кок никогда не любил ястребов. Сосредоточенность на жертве, холодный, пронзительный взгляд, нежелание отвлечься на что-то постороннее — все это вызывало в нем ощущение собственной ущербности, злило и раздражало, наполняло яростью, которую он был не в силах сдерживать.

Овербери застонал и потер лицо. Его тут же вырвало кровью. Он попытался подняться на ноги, однако вновь рухнул на четвереньки.

— Впрочем, не переживайте по этому поводу слишком сильно, — бросил Коку Грэшем, мельком взглянув на поверженного сэра Томаса. — Случается, ястребов тоже убивают. Кто знает? Вдруг на этот раз удача мне изменит?

Кок постарался не выдать своих истинных чувств, хотя в душе вознес к небесам молитву, чтобы на сей раз так оно и вышло. Пусть удача изменит этому наглецу.

— Кстати, сэр Эдвард, — произнес Грэшем и встал, намереваясь уйти, — в этой комнате стоит какой-то дурной запах. — Он едва заметно кивнул в сторону Овербери. — Такое впечатление, что у вас здесь что-то гниет. Или это просто одна из ваших гончих так одряхлела, что постоянно портит воздух.

В комнате не было никаких гончих. Кок считал, что держать собак в доме — значит разводить грязь и беспорядок.

— Такие животные опасны. Хотя они по-своему полезны, однако способны заразить хозяина своими хворями.

Сэр Генри стряхнул с рукава дорогого бархатного камзола пылинку.

— Если их сразу не приструнить, не указать им на свое место, то лучше держать подальше от себя. На безопасном расстоянии.

С этими словами Грэшем вышел. Вслед ему уставились две пары глаз, в которых читалась неприкрытая ненависть.

Наконец Овербери дополз до стола.

— Я… я… я… — заикаясь, произнес он.

— Не могли бы вы хотя бы раз помолчать? — прошипел сэр Эдвард. Как ни странно, сэр Томас Овербери умолк. — Грэшем опасен. Еще как опасен. Вы сами видели, до какой степени. Одному Богу известно, зачем вы настраиваете против себя всех и каждого.

Овербери икнул и повесил голову.

— Зачем нам сдался этот Грэшем? — промямлил он, шлепая разбитыми губами. — Если он так… опасен, как вы говорите, зачем пригревать на груди змею?

«Сэр Томас, вы когда-нибудь слушаете кого-то, кроме себя? — подумал Кок. — Хотя бы раз в жизни прислушались к тому, что говорят другие люди?»

— Сэр Генри нужен нам потому, — терпеливо произнес он, словно разговаривал с малым ребенком, — что кембриджский книготорговец — не кто иной, как Кристофер Марло. Кит Марло. Больной. Сифилитик, который восстал из гроба, одержимый манией мщения по отношению к тем, кто предпочел бы видеть его мертвым, и тем, кто отправил его в изгнание.