Кейт Мосс - Лабиринт

Оти захлопнул блокнот.

— Merci de votre… collaboration, [26] Спасибо за содействие (фр.). доктор Таннер, — сказал он.

Элис тоже встала.

— Прошу вас, мои рисунки, — потребовала она, стараясь, чтобы не дрожал голос.

— Они будут возвращены вам в должное время, — ответил он, опуская блокнот в карман. — Как и рюкзак. Инспектор Нубель вручит вам расписку и даст подписать ваши показания, когда их отпечатают.

Внезапное и резкое прекращение допроса застало Элис врасплох. Пока она собиралась с мыслями, Оти уже удалился, унося с собой ее имущество.

— Почему вы его не остановили? — обратилась она к Нубелю. — Не рассчитывайте, что я это так оставлю!

Лицо у него застыло.

— Рюкзак я вам верну, доктор Таннер. Мой вам совет — отдыхайте и забудьте о том, что здесь случилось.

— Я этого так не оставлю! — снова закричала Элис, но Нубель уже вышел, оставив ее в одиночестве под навесом удивляться, что, черт побери, происходит.

С минуту она провела в растерянности и ярости, злясь не столько на Оти, сколько за себя. Даже возмутиться толком не сумела!

«Но он совсем другой!» Никогда в жизни она не встречала человека, перед которым бы так растерялась. Постепенно Элис успокаивалась. Возникла мысль сообщить о самоуправстве Оти доктору Брайлингу или Шелаг, хоть что-то предпринять. Она выкинула эту мысль из головы. Она теперь на раскопках персона нон грата, и сочувствия ждать не приходится.

Пришлось утешаться, мысленно составляя жалобу властям. Одновременно Элис пыталась разобраться в случившемся и понять его причины. Вскоре незнакомый полицейский принес на подпись ее показания. Элис внимательно прочитала бумагу от первой до последней строчки, но все было записано точно, и она, не задумываясь, расписалась внизу каждой страницы.

Ко времени, когда скелеты наконец вынесли из пещеры, Пиренеи были омыты мягким закатным сиянием.

Все молчали, пока мрачная процессия спускалась по склону к стоянке, где выстроились в ожидании бело-голубые автомобили. Одна из женщин перекрестилась им вслед.

Элис вместе со всеми смотрела, как останки грузят в фургон. Никто не сказал ни слова. Дверцы захлопнулись, и фургон, поднимая облако пыли, умчался вниз. Люди разбрелись собирать свои вещи под надзором двух полицейских, оставленных на участке на ночь. Вскоре археологи разъехались. Элис немного задержалась. Ей ни с кем не хотелось встречаться: выносить сочувствие было бы еще труднее, чем укоризненные взгляды. Сверху ей было видно, как вереница машин спускается по дорожному серпантину в долину, становясь все меньше и меньше, пока они не превратились в темные кляксы у края горизонта.

В лагере было тихо. Сообразив, что уж поздно, Элис собиралась было ехать, когда заметила, что Оти тоже задержался. Она затаилась, с интересом наблюдая, как он бережно складывает на заднее сиденье своей дорогой серебристой машины пиджак, захлопывает дверцу и достает из кармана телефон. Ей даже слышно было, как он барабанит пальцами по крыше машины, дожидаясь соединения.

Когда он заговорил, сообщение оказалось кратким и деловым.

— Ce n'est plus là, [27] Его нигде нет (фр.). — сказал он. — Оно пропало.

Огромный готический Шартрский собор поднимался высоко над лоскутным одеялом острых черепичных крыш цвета красного перца, над теснящимися домами из желтоватого известняка, составлявшими исторический центр города. Ниже тесного лабиринта кривых улочек, где уже собрались вечерние тени, играла солнечной рябью река Ор.

У западных дверей собора толпились туристы. Каждый старался первым попасть внутрь. Мужчины орудовали видеокамерами, загоняя в окошко видоискателя яркий калейдоскоп красок трех стрельчатых окон над Королевским порталом.

Вплоть до XVIII столетия девять ворот, ведущих в город, крепко закрывались при угрозе нападения. Закрывавшие их створы давно сгинули, но направление мысли сохранилось. Шартр и теперь четко делился на две половины: Старый и Новый город. Самым роскошным и дорогим считался квартал к северу от монастыря, где прежде стоял дворец епископа. Светлые каменные здания величественно глядели на собор, источая дух векового царства католической церкви.

Дом семьи Лорадор был главной приметой улицы Белого Рыцаря. Он пережил революцию и оккупацию и по сей день оставался свидетельством старины. Медные ручки и почтовые ящики ярко блестели, кусты в чашах по сторонам лестницы главного крыльца были тщательно подстрижены.

Входные двери вели в просторный холл. Натертый мастикой темный паркет сиял, а в массивной стеклянной вазе на овальном столике стояли свежесрезанные лилии. Вдоль стен протянулись музейные витрины — неприметные глазки включенной сигнализации присматривали за внушительной коллекцией произведений египетского искусства, приобретенной семьей Лорадор после триумфального возвращения Наполеона из Северной Африки в начале XIX столетия. То была одна из крупнейших частных коллекций в стране.

Мари-Сесиль Лорадор, возглавлявшая ныне семью, занималась скупкой произведений искусства всех времен и народов, однако от деда она унаследовала особое пристрастие к Средневековью. Два прекрасных французских гобелена, висевшие напротив двери, были приобретены ею лет пять назад, сразу после получения наследства. Остальные фамильные ценности: картины, камни, рукописи — не выставлялись, а хранились в сейфе.

В хозяйской спальне, выходившей окнами на улицу Белого Рыцаря, на постели под столбиками балдахина лежал, до пояса натянув на себя простыню, Уилл Франклин — нынешний любовник Мари-Сесиль.

Он лежал на спине, заложив руки за голову, и волосы, выгоревшие на солнце острова Мартас-Виньярд, где он с детства проводил каждое лето, обрамляли привлекательное лицо с чуть растерянной мальчишеской улыбкой. Сама Мари-Сесиль сидела в резном кресле времен Людовика Четырнадцатого у камина, скрестив длинные стройные ноги. Не шелковая блуза цвета слоновой кости, казалось, светилась на фоне темного синего бархата обивки.

Она унаследовала резкий профиль Лорадоров, их орлиную красоту, но губы у нее были полные и чувственные, а зеленые кошачьи глаза скрывались под густыми длинными ресницами. Безукоризненно подстриженные темные локоны лежали на точеных плечах.

— Потрясающая комната, — заговорил Уилл. — Превосходная оправа для тебя. Спокойная, дорогая, изящная.

Крошечные бриллиантики в ушах Мари-Сесиль сверкнули, когда женщина склонилась вперед, чтобы загасить сигарету.

— Здесь раньше жил мой дед.

Она безупречно говорила по-английски, а легчайший французский акцент, с точки зрения Уилла, только украшал ее выговор. Женщина встала и прошла к нему через спальню, беззвучно ступая по толстому светло-голубому ковру.