Эдуард Петров - Паруса в океане

— Отметный ветер, — перевел Альбатрос и опять повернулся к арабу: Расскажи подробней: когда дует, сколько дней в году и как им пользуются арабские мореходы.

Но силы оставили старика сабея, и он сник.

— Ахтоя сюда! — крикнул адмирал.

Матросы разыскали жреца истины мирно беседующим с африканским колдуном. Язык жестов позволил Ахтою узнать многое из тайн туземных врачевателей. Сморщенный от бремени лет и жертвенных дымов колдун подарил египтянину целую связку лечебных кореньев и плодов. Но неожиданно Ахтоя заинтересовали африканские боги. Он как мог принялся выспрашивать колдуна о назначении орнаментов на грубо вытесанных из черного дерева идолах. В этот волнующий момент познания чужой религии, не похожей ни на одну из известных Ахтою, появились матросы и, не затрудняя себя объяснениями, подхватили тощего жреца истины на руки и потащили на трирему.

Альбатрос, очень довольный, расхаживал по площадке кормчего.

— Слава Мелькарту, пославшему своим сынам этого араба! Араба нужно привести в чувство, — строго сказал он египтянину.

Итак, рих ал-мавсим — "отметный ветер" арабов. Время и чужое произношение изменили впоследствии «мавсим» на «муссон».

Таким образом, многовековая эволюция арабской навигации в океане завершилась открытием "отметного ветра". Почему завершилась? Да только открытие пассатов еще могло совершить подробный переворот в океанской навигации. Но пассатные воздушные течения долго еще оставались тайной для человечества.

Арабы издавна заметили, что ветры над океаническими просторами подчиняются определенным законам. Вначале, видимо, они установили периодичность штормов: циклоны с поразительной регулярностью свирепствуют в районе Индийского океана четыре с половиной месяца — с июня до середины октября. Затем начинают дуть постоянные ветры. Страх перед стихией заставил обратить внимание на цикличность штормовых шквалов. Затем пришло умение различать северо-восточный муссон и юго-западный. Началась арабская эпоха в Индийском океане. Арабские суда, пользуясь муссонными ветрами, проложили настоящие морские дороги в Индию, Цейлон, Восточную Африку. И только спустя века греки вторично открыли муссон. Честь этого вторичного открытия принадлежит адмиралу Александра Македонского Неарху. Так знание муссонов проникло в Европу, и уже римляне смело пользовались "отметным ветром".

Северо-восточный муссон обилен ливнями. Собственно, он — причина дождливого периода муссонных тропических широт.

Финикийской флотилии суждено было пройти сквозь водяное ядро сезона. Вода сверху, вода снизу, и так много суток подряд. Хананеи приуныли. В Красном море они привыкли к плаванию у берега, а здесь вместо желанных устойчивых контуров — гигантские валы, пенистые гребни да нескончаемые дожди с ветром.

— Куда нас затащил араб? — ворчали бывалые мореходы, забившись в трюмы.

Болтун рассказывал очередную «правдивую» историю из жизни богов. Ахтой изобретал средство против ливийских тараканов, которые стали настоящим бедствием. Занесенные с Пунта, они стремительно размножались, пожирая и загрязняя продукты, одежду, и добрались даже до людей: обгрызали по ночам кожу вокруг ногтей.

Мокрые паруса были постоянно наполнены ветром, но Альбатрос распорядился прибавить скорость, поэтому днем и ночью вздымались и опускались весла. Старый адмирал знал, какую опасность несет безделье вдали от берегов.

Астарт греб, как всегда, в паре с Эредом. В ливень грести легче, чем в зной, но от воды у гребцов часто облезает кожа с ладоней. Рутуб, нахохлившись, сидел под конусом из овечьей шкуры и монотоннно бил в барабан деревянными колотушками.

Впереди по курсу флотилии постепенно нарастал неясный шум, не похожий ни на рокот прибоя, ни на рев волн. Шум становился все отчетливей и всполошил мореходов на всех кораблях. Они высыпали из трюмов. Кормчие тревожно всматривались в волны. Гребцы бросили весла и хлынули к бортам.

Вскоре все водное пространство вокруг кораблей бурлило и плевалось пеной. Множество крупных и мелких рыб носилось у самой поверхности, то и дело выпрыгивая. Казалось, здесь собралось все население океана и, забыв об извечной вражде, предалось буйному веселью. В клочьях пены, не обращая внимания на крутую волну и беспощадно хлеставший ливень, мелькали темные спины крупных животных — тюленей, небольших китов. Стремительно резали волну плавники акулы и тут же исчезали, уступая место бешеной пляске серебристой мелочи.

Никто, даже арабский кормчий, не мог объяснить происходящего: просто очередная тайна океана. Мореходы схватились за снасти и гарпуны: подвернулся хороший случай пополнить запасы провизии.

Анад зацепил крючком за извивающееся щупальце, усеянное бугристыми присосками, и, к удивлению всех, вытащил на палубу огромного кальмара. Океанский житель пялил на всех больше, по-человечьи разумные глаза и выпустил на доски клейкую лужу чернильной жидкости. Ораз с площадки Альбатроса вогнал остро отточенный гарпун в лоснящуюся спину кита. Трирему так тряхнуло, что адмирал, жрец и десяток мореходов свалились в воду. Их быстро выудили, а кит с обрывком толстого каната нырнул, и его больше не видели.

Шум остался за кормой. Но оживление не покидало мореходов. Гребцы с энергией взялись за весла, и вдруг запел Саркатр. Он тоже греб, почти у носовой скамьи, в паре с пожилым Абибалом.

В неприхотливой немногословной песне говорилось о крепких веслах и о еще более крепких спинах гребцов, работающих дни и ночи без устали.

— Э-эх! Гре-би! — зычным возгласом заканчивал Саркатр каждую строфу, и вскоре несколько голосов вторило ему: "Э-эх! Греби!"

Словно не было язв на ободранных ладонях, словно усталость не сводила судорогами плечи и спины — в людях проснулись новые силы, их пробудили песня, ритм и удивительное ощущение сплоченности. Пели все: и гребцы, и кормчие, и сидящие в трюмах. Шум ливня и ветра не был помехой. Голоса с каждой минутой звучали все с большей силой, уверенней и радостней. Мускулы обрели упругость. На лицах появились улыбки и воодушевление.

И вдруг, словно сорвавшись с привязи, забился, запульсировал раскатистый голос Саркатра, пересыпав импровизацией тяжеловесный ритм песни гребцов. Рутуб встрепенулся, и барабанная дробь рассыпалась в сумасшедшем ритме, не ломая, однако, основного размера песни. Гребцы, не в силах усидеть, притопывали рьяно по лужам и орали во всю мощь легких. Впередсмотрящий Альбатроса стал подыгрывать на глиняной флейте, а на галере зазвенели струны арфы.

Анад взволнованно всхлипнул и, бросил весло, устремился в пляс. Вскоре палуба заполнилась скачущими, вихляющимися финикийцами. Необыкновенное зрелище: океан, ливень и полуголые загорелые тела, выделывающие в бешеном темпе фантастические па. Голос мореходов, гром барабанов и щитов не затихали до тех пор, пока не прозвучал сигнал на полуденную молитву Ваалу.