Жеральд Мессадье - Роза и лилия

— Что я могу для тебя сделать?

Жанна не нашлась что ответить. Как объяснить, что ей нужна помощь, чья-то поддержка, кров? Она пришла сюда, потому что знала, что клирики имеют власть и опыт. Милосердие — это ведь их долг. Она открыла рот, но не смогла выдавить из себя ни слова.

Бенедиктинец склонился к Жанне и заметил ее осла. Он, должно быть, решил, что пришелец глуховат, ибо снова задал свой вопрос, повысив голос. На этот раз он прибавил «мой мальчик». Ну вот, опять та же путаница!

— Мне нужна помощь, — сказала Жанна.

Бенедиктинец внимательно рассматривал Жанну, пытаясь уяснить, кто она такая и из каких краев.

— Какая помощь? — спросил он.

Через окошечко Жанна могла разглядеть три башни храма.

— Я из Нормандии, моих родителей зарезали, — стала она объяснять. — Моего маленького братика похитили. Я здесь никого не знаю и не могу отыскать сарай, чтобы укрыться на ночь.

— Кто убил твоих родителей?

— Говорили, что это англичане.

Бенедиктинец обдумал ответ:

— Ты знаешь кого-нибудь в нашем аббатстве?

Жанна помотала головой.

— Кто указал тебе на нас?

— Никто.

Монах растерянно заморгал:

— Ты крещен? Жанна кивнула.

— Когда умертвили твоих родителей?

Жанна не вполне поняла это слово, но догадалась, что оно значит:

— За день до моего ухода из Нормандии. С тех пор я в пути.

— Ты ни с кем не знаком в Париже?

Жанна опять помотала головой. Она вспомнила имя Исидора Штерна с улицы Жюиври, но, учитывая все, что рассказал ей Исаак об отношении к евреям, поостереглась его упоминать.

— Ты пришел из Нормандии в Париж, никого здесь не зная?

Тут наконец Жанна осознала все безумие своего решения. Но как объяснить, что она просто не могла оставаться на земле, которая для нее навеки будет пахнуть кровью?

— Подожди меня тут, — сказал монах.

Жанна осталась у входа. Пробило четверть второго. Что будет с ней, если ее не пустят? Она подавила желание немедленно уйти отсюда. Пробило половину второго. Монах наконец воротился в обществе своего собрата, выглядевшего более внушительно. Он отпер ворота и сделал ей знак войти. Жанна заколебалась: а как же Донки?

— Ты можешь войти с ним, — сказал монах. — Дом Лукас согласился тебя выслушать.

Жанна оглядела монаха с крупным лицом и проницательными глазами.

Дом Лукас повел Жанну к строгого вида четырехэтажному зданию, к которому было пристроено перпендикулярное крыло. Вокруг бродили монахи. Дом Лукас поднялся с ней на третий этаж, углубился в коридор и отпер одну из дверей. Когда Жанна вошла, он притворил за ней дверь. Стены в комнате были выбелены известью, а пол покрыт каменными плитами. Из мебели тут находились массивный стол с тремя стульями, шкаф, узкая кровать да полки с книгами и рукописями. На столе красовалось массивное серебряное распятие и подсвечник на три свечи. Дом Лукас присел за стол и указал Жанне на один из оставшихся двух стульев. Девушка снова повторила свою историю, не упомянув только о пяти золотых монетах и, конечно, о встрече с Исааком Пражанином.

— Ты пришел совсем один из Нормандии?

Жанна кивнула.

— И ты не боялся?

Жанна помотала головой и показала свой нож. Монах улыбнулся и кивнул. Его массивные плечи слегка приподнялись.

— Аббатство — это папская территория и не может служить убежищем для бездомных. Для этого в Париже есть особые места, но, учитывая твой возраст, я не могу тебя туда направить. Итак, в виде исключения я разрешаю тебе остаться с нами на одну, может быть, две ночи. Потом я постараюсь найти христианскую семью, где за работу тебе дадут кров и пищу. Юноша твоего возраста не должен бояться работы.

— Я не юноша, — сказала Жанна.

Монах недоверчиво остановил свой взгляд на груди девушки.

— Ты что, убогая?

— Убогая?

— Ты с самого рождения девочка?

— Да, — удивившись, ответила Жанна, — разве я не сказала, что меня зовут Жанна?

— Ты так говоришь, что мне послышалось «Джон». Отчего же ты оделась как мальчик?

— Я не оделась как мальчик. В наших краях не привыкли тратить деньги на наряды.

Монах растерянно посмотрел на нее:

— Что ты умеешь делать? Я мог бы отправить тебя к Христовым Девам или к сестрам-кордельеркам.

С тем же успехом он мог предложить ей отправиться на Луну. У Жанны было ощущение, что она лишняя фигура на шахматной доске и никто не знает, что с ней делать. Она смутно понимала, что перед ней тот самый мир власти, который лишь приоткрылся ей в Кане. Люди здесь не принадлежали сами себе, и не было никакого смысла взывать к их милосердию в надежде обрести кров. Каждому отводилось место там, где это было угодно власти. Что-то в Жанне восставало против доставшейся ей роли.

— Там в обители тебе самое место, — сказал монах, словно желая укрепить Жанну в ее неясных предчувствиях. — Девушке твоего возраста не подобает шляться по улицам.

Он встал:

— И хорошо бы тебе выглядеть соответственно твоему полу. Лицедейство неугодно Создателю. Пойдем, я покажу тебе, где ты сможешь переночевать.

Отчего это он так уверенно толкует волю Создателя? Неужели Господь менее проницателен, чем Исаак, который сразу разглядел в ней женщину?

Монах снял два ключа с висевшей на стене массивной доски, на которой красовалось множество связок. Они спустились вниз.

— Забери своего осла. На нем что, все твои пожитки?

Жанна кивнула и не стала говорить о сурже. Она забрала стоявшего у ворот Донки и возвратилась. Монах и Жанна обогнули угловое здание и пошли вдоль огорода. Какой-то монах рыхлил землю между грядами ранней капусты. По пути Донки наложил две лепешки. Звук их падения на землю привлек внимание Дома Лукаса. Он остановился, взял у огородника грабли и отнес лепешки к куче перегноя.

— Гляди-ка, от этого ослика есть польза, — удовлетворенно проговорил он.

Они направились к приземистому строению, располагавшемуся прямо за огородом. Монах открыл створку широких ворот, и Жанна увидела трех лошадей неизвестной ей породы. Две были гнедыми, а третья бурой. Все три повернули головы и уставились на пришедших. Особенно их заинтересовал осел. Донки выгнул шею, и Жанна вдруг испугалась того, что лошади и осел не поладят. Страх ее быстро прошел, ибо монах пересек конюшню и с грохотом открыл дверь, за которой виднелось пустое помещение, по-видимому служившее сеновалом: охапки соломы и сена еще валялись у стены.

— Вот здесь ты и твой ослик можете провести ночь, — сказал монах.

Помещение освещалось только светом, проникавшим через отдушину.

— Женщине не подобает бродить по аббатству, — важно сказал Дом Лукас, — тебе придется оставаться здесь.

— Вы меня запрете?

— Нет.

Монах открыл еще одну дверь, которая, как оказалось, выходила в поле.