Мор Йокаи - Когда мы состаримся

— Не за вознаграждение нанялся.

Госпожа Бальнокхази хихикнула несмело, словно не решаясь шутить над небожителями слишком откровенно.

— А вы, дорогой братец, всё такой же шутник касательно некоторых вещей.

— Такой же безбожник, хотели вы сказать, милая сестрица? Да, постарел, а всё такой же.

— Знаем мы вас, знаем преотлично! — перебила гостья сладким голоском. — Это вы с виду только, а сердце у вас предоброе, всякий видит.

— То есть увидит — и драла поскорей, так, что ли, сестрица?

— Нет, нет, совсем наоборот, — запротестовала Бальнокхази. — Не пытайтесь дурно истолковать наш сегодняшний уход, милый братец. В доказательство того, как высоко мы ценим нашего дражайшего соседа, одно только словечко шепну вам на ушко — и вы убедитесь в искреннейшем нашем уважении. — И она, опершись рукой в перчатке о его плечо, сказала ему на ухо: — Хочу попросить вас, дорогой братец, если бог даст, всё будет хорошо, быть посажёным отцом Мелани.

Улыбнувшись, Топанди положил на её руку свою.

— Буду отцом, буду. Больше даже, чем посажёным. Даст бог по моему хотению — этими вот своими безбожными руками обоих благословлю и счастье их устрою. А не даст — что ж! Одним благословением и родственной любовью обойдутся — да стишками поздравительными, да вздохами умильными и чем там ещё, для чего денег не требуется. Всё это и я им отвалю quantum satis. [147] Вдоволь, сколько угодно (лат.). Так что воистину как бог даст.

Прижав его руку к своему сердцу, Бальнокхази возвела очи к небу: какого, дескать, родственника послал господь, такими разве лишь в знак особой милости осчастливливает, и привлекла Мелани к себе: поблагодари за эту бесконечную доброту, за великодушную заботу.

Лоранд с угрюмостью взирал на эту сцену. Ципра же неприметно выскользнула за дверь.

— Ну, а теперь не проводите ли нас к господину Шарвёльди в усадьбу? Окажите нам любезность, Лоранд.

— Доусадьбы, — поправил Лоранд.

— А где твоя подруга, Мелани? Это прелестное милое создание? Попрощайся с ней. Но куда же она девалась?

Лоранд не пошевелился, никакого желания не выказав идти разыскивать Ципру.

— Ну хорошо, мы ведь ещё увидим прелестное это дитя, — видя, что её намерение не находит отклика, сказала госпожа Бальнокхази. — Предложите же мне руку, Лоранд.

И она прильнула к нему справа, указав глазами Мелани занять место слева от молодого человека. Но та не послушалась и взяла под руку мать. Так они и пошли по улице, а из окна их провожал взглядом Топанди, которому гостья с чувством помахала ручкой.

Мелани за всю дорогу не проронила ни слова.

Тем усердней щебетала мать: любопытствовала, осведомлялась.

— Наш почтенный родич не ладит, видимо, с Шарвёльди?

— Да.

— Он всё такой же безбожник, нечестивец?

— Да.

— И вы его терпите столько времени?

— Да.

— Но ведь вы сами всегда были таким благочестивым, богобоязненным. Вы и сейчас такой же?

— Да.

— Так, значит, Топанди и Шарвёльди — враги?

— Да.

— Но вы всё-таки навестите нас, пока мы будем здесь?

— Нет.

— Ну, слава богу, хоть раз услышала от вас «нет». Эти ваши «да» прямо-таки раздражать меня начали. Значит, и вы тоже с Шарвёльди во вражде?

— Да.

Тем временем они довольно быстрым шагом достигли жилища Шарвёльди. У входа Лоранд остановился, всем видом показывая, что не двинется дальше.

Госпожа Бальнокхази придержала Мелани, чтобы не вошла впереди неё.

— Ну-с, дорогой Лоранд? Вы с нами даже не прощаетесь?

Лоранд взглянул на Мелани. Та стояла, не подымая глаз.

— Всего доброго, сударыня, — простился Лоранд коротко и, приподняв шляпу, удалился.

Бальнокхази посмотрела ему вслед своими прекрасными, выразительными, красноречивыми глазами. Жгучая, смертельная ненависть читалась в этом долгом, выразительном, красноречивом взгляде.

Ципра поджидала Лоранда в дверях.

— Это и есть дама в зелёном! — подняв палец, шёпотом сказала она.

А между тем ровно ничего зелёного на ней не было…

Лоранд без сил бросился в кресло.

Конец, значит, всем попыткам бегства.

Он узнан — и кем же? Именно той женщиной, которая должна ненавидеть его больше всех на свете.

Рука Немезиды! Рука справедливости, карающая жестоко и неотвратимо.

Женщину эту он покинул как раз на половине пути, по которому устремились они к общему своему позору. И она же заступает ему теперь дорогу, которой он думал возвратиться к жизни, в жизнь.

Никакой надежды на пощаду! Да и принял бы он разве помилование такой ценой, из этих рук? Само райское блаженство — и то надлежало бы отклонить.

Прощай, спокойная, счастливая жизнь! Прощай, самозабвенная любовь!

Один лишь путь остался, зато прямой: в отверстую могилу.

Смеяться, конечно, будут над оступившимся… но по крайности не в лицо.

И отец ушёл тем же путём, хотя у него были подрастающие дети, любящая жена. Он же вообще один на свете. Ничем не обязан никому.

Остаются, правда, несколько смертных, с кем его связывают какие-никакие узы, но и они вскоре последуют за ним. Земной их путь тоже недолог.

Да свершится приговор!

Отцовская кровь пала на сыновей. Один призрак тянет за собой другой, словно в искусительном хороводе, пока все не сойдут в царство теней.

Жить ещё всего несколько дней.

Надо быть в эти дни весёлым и безмятежным, обманывать все сердца и очи, следящие за его последними шагами, чтобы никто ничего не заподозрил.

И ещё одно дело, которое надо уладить осторожно.

Ведь Деже может приехать ещё до рокового дня. В последнем его письме были подобные намёки. Необходимо этому воспрепятствовать. Как-то иначе устроить встречу.

И он тут же написал брату, прося приехать накануне годовщины в Солнок и подождать его там на постоялом дворе. Просьбу свою объяснил он цинизмом Топанди. Не хотелось бы, мол, вносить в их братское свидание грубый диссонанс. А там они увидятся без помех и вместе съездят навестить родных.

План вполне понятный и естественный. И Лоранд тотчас отослал письмо на почту.

Так предусмотрительный путник, сбираясь в дальнюю дорогу, заранее устраняет всё мешающее отъезду.

Едва он отправил письмо, как пришёл Топанди.

Лоранд поднялся ему навстречу. Тот обнял его, расцеловал.

— Правильно сделал, братец, что у меня укрылся от ареста, спасибо. Но больше ведь уже нет нужды скрываться. Те десятилетней давности события давно оттеснены новыми, другими. Ты опять, не опасаясь, можешь объявиться.

— Это я знаю, газеты мы ведь получаем. Просто я хочу остаться у вас, мне и здесь хорошо.

— Но у тебя есть мать и брат, от них же ты не будешь прятаться.

— С ними мне хотелось бы встретиться после того, как будет устроено моё счастье.