Мор Йокаи - Когда мы состаримся

— Понимаю. Понимаю.

— Юнец этот думает, что жену мою возьмёт тогда к себе, второй любовницей. День — с ней, день — с Ципрой, дочкой твоей.

— Ух! Позли, позли меня ещё, позли хорошенько.

— Они там ни бога, ни закона не признают. Делают, что хотят. Ты когда последний раз дочку видел?

— Недели две назад.

— Не заметил разве, что сохнет она? Это он, проклятый, заморочил её. И погубит.

— Я сам его погублю!

— А что ты сделаешь?

Котофей ткнул перед собой ножом и крутнул им, показывая что всадит в грудь и повернёт несколько раз.

— А как ты к нему подступишься? Днём он с ружьём не расстаётся, как на охоте. А ночью усадьба вся кругом заперта. Заметят, что лезут, — вам несдобровать. Они тоже люди отчаянные.

— Можешь не сомневаться! Уж положись на меня. Кто Котофею попадётся, так просто не уйдёт. Крак! Только косточки захрустят. Шеи посворачиваю им как миленьким.

— Знаю, ты артист. Вот и ко мне ловко как проник. К ним точно так же можно пробраться: людей своих скрипачами, кларнетистами переряди.

— О-о-о, это забота не твоя! Котофей дважды одно и то же не повторяет. Уж я найду — как, никуда они не денутся.

— Только одно ещё. Ты сразу-то не убивай, сначала поспрашивай.

— Знаю. Куда мои деньги девали, попытаю.

— Не с того начинай! Вдруг да не сознаются.

— О, насчёт этого не сомневайся. Я гвоздиком им под ногтями поковыряю, головку стяну ремнём сыромятным — признаются, что в гробе отцовском припрятали, не то что там.

— Ты лучше меня послушай. Делай, как я скажу. Не старайся унесённые деньги разыскать. Подумаешь, сокровище! Несколько тысяч форинтов. Даже если не отыщешь, не беда, я тебе вдвое против этого дам. Сколько в котомке унесёшь. Тебе там кое-что другое надо раздобыть.

— Что?

— Грамоту за пятью чёрными печатями.

— Грамоту? За пятью печатями?

— А чтобы тебя не надули, другой бумаги не подсунули, ты ведь не сумеешь прочесть, послушай, какие там на печатях гербы. На одной печати — русалка с рыбьим хвостом и с полумесяцем в руках, это герб Аронфи. На другой — аист с тремя пшеничными колосьями в лапе, это герб исправника, третий герб, Няради, — единорог в полуколесе, четвёртый, заседателя, — корона и рука с мечом. А пятая печать, она должна быть посередине — с гербом самого Топанди: венценосной змеёй.

Разбойник повторил, загибая пальцы:

— Русалка с полумесяцем — аист с колосьями — единорог — корона с мечом — змея с короной. Запомнил. А зачем тебе эта грамота?

— И это объясню, чтобы ты досконально знал мои мысли и видел, насколько серьёзно добиваюсь я того, что тебе поручаю. Эта грамота — новое завещание Топанди. Пока моя жена жила у него, он, думая, что она выйдет за его племянника, завещал всё своё состояние ей и её будущему мужу. И завещание это отдал церковному капитулу на хранение. Но после того как она стала моей женой, он составил другое, которое подписали, скрепив печатями, все те, чьи гербы я тебе перечислил. Но его он никуда не сдавал, а держит у себя, чтобы позабавней получилось: мы явимся с тем, первым, а нам, пожалуйте, второе, которым прежнее аннулируется и жена моя лишается всех преимущественных прав.

— Ага! Теперь вижу, какой ты умный человек!

— И если пакет с пятью печатями будет в моих руках, а старик тем делом нечаянно помрёт,не успевши ничего написать взамен, знаешь, что мне это принесёт?

— Как не знать! Усадьбу, землю, всё хозяйство! Всё тебе достанется — по прежнему завещанию. Понял, понял! Вижу, что ты умнейший человек. Вот это умный так умный.

— Ну, поверил теперь, что если ты принесёшь тот пакет…

— И ту новость, что сосед нечаяннопомер, — наклонился к его уху цыган, — не успев взамен написать…

— …тебе нечего будет беспокоиться, как возместить свою пропажу. Можешь тогда ехать с дочкой в свою Татарию, где тебя никто не будет обижать.

— Хорошо. Очень хорошо. Остальное — моё дело. Больше двух дней Котофею не понадобится на такую работу. — И он начал считать по пальцам: — Значит, деньги! Это раз. Отомщу — два. Ципру заберу! Это три. Наубиваю вдосталь — четыре. И ещё деньги будут — пять. Будет сделано!

Скрепив сделку рукопожатием, цыган удалился так же, как пришёл. Шарвёльди отправился на боковую с чувством человека, который провёл день не напрасно. А цыгане за дверью заиграли новый, самый модный вальс, под звуки которого Бальнокхази и Мелани с раскрасневшимися лицами пошли опять кружиться среди веселящихся.

О, сколько ещё под солнцем тайн, ждущих своей разгадки!

Целые книги понаписаны о верованиях древних, все суеверия тропиков и полярных стран собраны учёными. Лишь об одном крае, заповедной родине мифов, где в жаркой атмосфере любви они плодятся нескончаемо и неустанно, молчит наука: о сердце девичьем.

О, сладостные суеверия любви!

«Если тайком отопью из стакана, а ты допьёшь после, тебе передастся моя любовь, и будешь скучать по мне, как я по тебе, о мой милый».

«Если, увидев тебя во сне, перевернуть подушку, то и я тебе приснюсь, о мой милый».

«Если подаренное им колечко в стакан опустить на его волоске, то сколько раз оно звякнет, столько лет меня будет любить мой милый».

«Если в подол его рубахи свой волос зашить, то по мне затоскует мой милый».

«А если, подумав о нём, иглой уколюсь, значит, мне изменяет мой милый».

«А дверь сама открылась, ты, значит, подумал обо мне: её твой вздох отворил, о мой милый».

«А имя успею твоё сказать, когда упадёт звезда, обо мне вспомянешь, мой милый».

«Куда полетит с моей руки божья коровка, в той стороне сейчас милый».

«Вверх полетела кудель с ладошки — моим, значит, будешь, мой милый».

«В ухе звенит — весть о тебе получу; покраснею — обо мне речь ведёшь, о мой милый».

«Ножницы, упав, воткнулись концом — к скорому свиданию с милым».

«Пучок распустился, волосы упали — к ссоре с милым».

«Платье наизнанку нечаянно надела — верен, значит, мне милый».

«Свеча оплывает с моей стороны — в другую влюбился мой милый».

«С пальца кольцо соскользнуло — умру из-за тебя, мой милый».

Каждая мысль, каждый предмет таят в себе любовное поверье, как травы, деревья, ручьи, моря, небеса древних поэтов — божественную душу.

Цветок, отвечающий: «Любит, не любит», пташка, щебечущая на крыше, сон, навеваемый изнурительным постом, вылитый в воду свинец, умывающаяся кошка — всё молвит, гласит о любви, и какая девушка не услышит, не поверит?

Бедные девушки!

Знали бы они, как мало мы, мужчины, достойны такой чести: поэтически одушевлять ради нас этот бездушный прозаический мир по заветам любовного многобожия.

Бедная Ципра!

Какой преданной своему господину рабыней была она!

Это была преданность большая, нежели какой-нибудь служанки-креолки. Та отдаёт ему труды своих рук, она же предавалась всеми помыслами.