Александр Дюма - Блэк

Оставив умирающую под охраной Блэка, де ля Гравери спустился по лестнице быстрее, нежели чем поднялся по ней, хотя гораздо легче было именно подниматься, чем спускаться.

Врача не оказалось дома; шевалье оставил ему адрес молодой девушки, указав все необходимые подробности, которые позволили бы господину Роберу найти ее каморку без дополнительных расспросов.

Затем сам он бегом вернулся в предместье Грапп.

В убогой комнатушке за время его отсутствия ничего не изменилось; только Блэк, чтобы побороть этот ледяной холод, во власти которого находилась его хозяйка, запрыгнул на кровать и улегся на ноги больной.

Когда де ля Гравери увидел, что спаниель изо всех сил старается согреть Терезу, то у него родилась одна мысль — а именно: сделать все возможное, чтобы помочь собаке довести до конца начатое ею дело.

Он поднял жаровню, подобрал все кусочки угля, разбросанные там и сям по плиточному полу, и попытался разжечь огонь.

Мы должны признать, что бедный шевалье проявлял при этом гораздо больше старания, чем умения.

Де ля Гравери и сам понимал, сколь он неловок, и лишь повинуясь порыву своей доброй души и примеру Блэка, он решился вступить в это состязание.

Но исполняя то, что он считал своим долгом, шевалье не переставал ворчать.

И, следуя своей привычке, он бормотал вполголоса:

«Эта чертова собака! И надо же ей было сбежать; что ей еще-то надо? Ее хорошо кормили, она спала на красивой волчьей шкуре, мягкой, пушистой и приятной на ощупь; что за странная мысль пришла ей в голову: сожалеть о жизни в этой ужасной лачуге. А! Я был прав, проклиная и избегая всякого рода привязанностей. Если бы ты не сохранил это чувство к твоей бывшей хозяйке, глупое животное, — и, произнося эти слова, он посмотрел на Блэка с невыразимой нежностью, — мы бы пребывали в этот час, счастливые и спокойные, в нашем садике; ты бы играл на полянке в траве, а я бы обрезал мои розы, которые сильно в этом нуждаются… И еще этот проклятый уголь, который не желает гореть! Он никогда не загорится, черт его возьми! Если бы только я мог хоть кого-нибудь найти в этом доме, я бы поручил его заботам эту молодую девушку. Деньги спасли бы меня от этой каторги; я бы не торгуясь заплатил бы столько, сколько от меня потребовали бы. Ну, скажите, только откровенно, разве это не свелось бы к тому же самому?»

— Нет, шевалье, — произнес голос позади Дьедонне, — нет, это не было бы тоже самое, и вы поймете это, если нам посчастливится спасти больную, к которой вы проявляете интерес.

— А! Это вы, доктор! — сказал шевалье; он вздрогнул при первых словах, раздавшихся в каморке, но обернувшись, узнал серьезное и доброе лицо доктора. — Видите ли, вам я могу в этом признаться, дело в том, что я испытываю ужас при виде больных и панически боюсь болезней.

— Ваша заслуга и то моральное удовлетворение, которое вы испытываете, от этого только возрастут, — ответил доктор. — И поверьте мне, человек ко всему привыкает; стоит вам выходить с десяток таких, как эта, и вы уже не захотите заниматься ничем другим. Вот так вот! Так где же больная?

— Вот она, — отвечал шевалье, показывая на постель.

Доктор направился к молодой девушке; но Блэк, видя, как этот незнакомец приближается к его юной хозяйке, угрожающе залаял.

— Ну, что ты, Блэк, что случилось, мой мальчик? Что это значит? — спросил шевалье.

И, приласкав, он заставил замолчать спаниеля.

Доктор взял лампу и поднес мерцающий и дрожащий светильник к лицу больной.

— А! А! — сказал он. — Я подозревал это, но не думал, что случай будет таким серьезным.

— Что с ней? — спросил шевалье.

— Что это такое? Это холера-морбус, настоящая холера-морбус, азиатская холера во всем своем отвратительном проявлении!

— Черт возьми! — вскричал шевалье, И он побежал в сторону лестницы.

Но прежде чем он успел добежать до люка, ноги у него подкосились, и он упал на скамеечку.

— Но что с вами, шевалье? — спросил доктор.

— Холера-морбус! — повторял тот, едва переводя дух и не имея сил подняться. — Холера-морбус! Но ведь холера-морбус — это заразная болезнь, доктор!

— Одни говорят, что эндемическая, другие признают ее заразной, — ответил доктор. — Но мы сейчас не будем тратить на это время.

— Как! Мы не будем тратить на это время? Поверьте, доктор, я не в силах думать ни о чем другом.

И действительно, шевалье был бледен, как мертвец, крупные капли пота блестели у него на лбу; зубы стучали.

— Смотрите-ка, — сказал доктор, — вы, такой храбрый, когда речь шла о желтой лихорадке, неужели вы боитесь холеры, шевалье?

— О желтой лихорадке! — запинаясь, пробормотал Дьедонне. — Откуда вы знаете, что я храбро веду себя, когда речь идет о желтой лихорадке?

— Разве я не видел вас в деле? — ответил доктор.

— Когда это? — спросил шевалье растерянно.

— Когда вы ухаживали за вашим другом, бедным капитаном Думеснилем, в Папеэти; разве меня там не было?

— Там? Вас? Вы были там? — произнес совершенно ошеломленный шевалье.

— Я понимаю; вы не признаете молодого доктора с «Дофина». Тогда мне было двадцать шесть, а теперь сорок один. Четырнадцать или пятнадцать лет сильно меняют человека; вы, шевалье, вы также заметно округлились.

— Как! Это вы, доктор? — произнес шевалье.

— Да, это я. Я оставил службу и обосновался в Шартре. Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда встретится, и вот тому доказательство: мы с вами стоим у постели другой больной, которая чувствует себя не лучше, чем бедняга капитан.

— Но ведь это холера, доктор, холера!

— Она двоюродная сестра желтой лихорадки, черной чумы и морового поветрия; бойтесь ее не больше, чем вы боялись той, другой; все они из породы бешеных собак, которые кусают лишь тех, кто бежит от них. Смелее, черт возьми! В вашей петлице я вижу красную лепту, которая свидетельствует, что вы бывали под огнем; вспомните ваши лучшие дни бравого вояки, и марш вперед, на холеру, так же, как вы ходили когда-то в атаку под огнем неприятеля.

— Но, — пробормотал старый вояка, — не кажется ли вам, что мы бесполезно подвергаем себя опасности, и верите ли вы, что у нас есть хоть какой-то шанс спасти эту несчастную девушку?

Шевалье, самолюбие которого было уязвлено, как видите, смирился с необходимостью говорить во множественном числе.

— Признаюсь, надежды почти нет, — отвечал доктор, — у больной уже появились признаки, предвещающие близкий конец: ногти синеют, глаза ввалились, конечности холодеют и могу поспорить, что язык уже одеревенел. Ну и что же! Она ведь еще жива, надо сражаться до конца, товарищи… Я привык, и вы это знаете, не отступать перед смертью; я, шевалье, из породы бульдогов: до тех пор пока у меня в зубах есть хоть клочок, я держу его мертвой хваткой; но мы уже потеряли много времени… за дело!