Александр Дюма - Блэк

— Нет, сударь, нет! — закричал Анри, выпрямившись и подавляя свое волнение. — Совесть есть совесть, и с пей не заключают сделок. Позорный поступок, совершенный кем бы то ни было, продолжает оставаться таковым, даже если его совершил мой брат. Я не покину вас. Если бы вашим противником был не Гратьен, то я пожелал бы занять ваше место; меня он оскорбил гораздо больше, чем вас. Но какие бы узы ни связывали меня с ним, своим присутствием я дам ему понять, какое отвращение я испытываю перед его мерзким поступком. И если вы должны стать его возмездием, то я буду олицетворять его раскаяние. Идемте же, сударь, идемте!

— Это решение, мой юный друг, продиктовано мужественным и великодушным сердцем. Я не нахожу других слов, чтобы выразить то уважение, которое внушают мне ваши высокие чувства; но повторяю вам, я нанес такое сильное оскорбление вашему брату, что всякая надежда на возможность примирения на месте поединка была бы иллюзорной, подумайте об этом.

— Ах! если бы я был свободен, сударь, — вскричал Анри. — Тереза была бы счастлива, честь ее была бы восстановлена… несмотря на… О! это воистину ужасно! брат! но, сударь, хотя мы и близнецы, наши характеры настолько различны, насколько схожи паши черты: он живет в вихре балов и пирушек; я же веду жизнь, полную одиночества. После моего возвращения в Париж я видел его всего дважды… Однако я удалился от темы нашей беседы. Я в некотором роде прошу у вас прощения за преступление, совершенное другим. И когда вы ее снова увидите, шевалье, — а я надеюсь, каким бы противоестественно жестоким вам ни казалось подобное пожелание, что вы увидитесь с ней вновь, — скажите ей, что тот, кто так ее любил и кто все еще продолжает ее любить, не пожелал покинуть ее отца в этот решающий для него миг, чего бы это ни стоило его сердцу!

Шевалье протянул руку молодому человеку, затем, бросив взгляд на часы, сказал:

— Час близится, мой дорогой Анри. Это моя первая дуэль, и я пока не могу позволить себе заставлять других ждать. Идем же. Ко мне, Блэк!

— Вы берете с собой вашу собаку?

— Конечно… Я не хотел бы расставаться в такой момент с моим самым старым и лучшим другом. Ах! если бы бедняга Думесниль был жив.

Анри с удивлением посмотрел на шевалье.

— Не обращайте внимания, — заметил тот. — Я знаю, что говорю.

Спускаясь по лестнице, шевалье и Анри д'Эльбэн встретили господина Шалье, шедшего им навстречу: он приехал в своей коляске, великолепном закрытом экипаже, запряженном двумя породистыми лошадьми.

Все трое сели в карету.

— В Шату! — приказал господин Шалье кучеру.

Шевалье представил друг другу своих секундантов.

— Сударь, о чем вы условились с секундантами нашего противника? — спросил Анри у негоцианта.

— Дело улажено по всем правилам, — ответил Шалье. — Эти господа не пожелали извлечь ни малейшей выгоды из того, что являются оскорбленной стороной. Все решит случай. Противники встанут на расстоянии тридцати шагов друг от друга, у каждого в руке будет заряженный пистолет; они имеют право открывать огонь через каждые пять шагов, это сразу сократит дистанцию между ними до двадцати шагов, и каждый раз производить только по одному выстрелу.

— Вы стреляете из пистолета? — спросил Анри у шевалье с едва заметной дрожью в голосе.

— Да, немного, благодаря Думеснилю, — ответил шевалье, нежно поглаживая шелковистые уши собаки.

— Отлично! — сказал Шалье, не подозревая о родственных отношениях Анри и Гратьена, — в Америке шевалье убивал двух попугаев из трех; а человек ведь в четыре раза больше попугая: видите, это нам дает некоторый шанс.

Шевалье заметил помрачневшее лицо Анри и взял его за руку.

— Мой бедный друг, — обратился он к Анри, — если бы за моей спиной не было Терезы, Терезы, которая нуждается в утешении и любви, я бы вам сказал: «Не беспокойтесь о судьбе моего противника!»

— Исполняйте ваш долг, шевалье, — ответил Анри. — Моя жизнь и так уже стала мне в тягость; ведь я пытался найти забвение в науках, только, дабы выдержать эту ношу; и что бы ни случилось, отныне жизнь будет для меня еще более невыносимой; но я буду молить Бога сократить мои муки.

Несмотря на всю свою деликатность, Шалье уже было отважился задать Анри вопрос; однако шевалье сделал ему знак замолчать.

Кучер, следуя указанию своего хозяина, остановился напротив острова Буживаль.

Вторая карета, стоявшая на берегу, доказывала, что противники шевалье опередили его и прибыли раньше на место встречи.

Действительно, когда шевалье и два его секунданта спустились в лодку, которая должна была переправить их на остров, среди деревьев они заметили черные силуэты трех офицеров.

Все трое были в штатском.

Лодка причалила.

Шалье, высадившись первым, направился к Лувилю, курившему сигару, сидя на столе из камня, который до сих пор сохранился на краю острова.

— Сударь, мы заставили вас ждать, примите наши извинения, — сказал он, вынимая свои часы, — но мы не опоздали, вы это видите сами. Встреча была назначена на девять часов, а сейчас без пяти девять.

И точно, колокола церкви в Шату, на пять минут опережавшие часы господина Шалье, принялись вызванивать девять часов.

— Не извиняйтесь, сударь, — сказал Лувиль, — напротив, вы точны как солнечные часы; впрочем, ожидая вас, мы не теряли даром времени: мы отыскали поляну, которая будто нарочно создана, чтобы перерезать на ней друг другу глотку. Регулярные посадки тополей, которые ее окружают, возможно, послужат дополнительным ориентиром для оружия этих господ и облегчат им прицеливание, это увеличит возможность смертельного исхода этой встречи; но поскольку в конце концов они пришли сюда не для того, чтобы бросать друг в друга косточки от вишни, и поскольку это лучшее из того, что мы видели, надеюсь, вы одобрите наш выбор.

Господин Шалье поклонился в знак согласия, но, когда он наклонился, все увидели Анри, стоявшего за его спиной и протягивавшего руку шевалье.

Гратьен заметил своего брата и побледнел как мертвец; но не сказал ему ни слова.

Небольшая группка в полном молчании отправилась на поляну, о которой говорил Лувиль.

— Ах, мой бедный друг, — говорил шевалье Анри д'Эльбэну, — как мне больно видеть вас здесь.

— Не думайте больше об этом, — ответил Анри, — думайте о себе. Давайте поговорим о вас.

— О! Вот это совершенно ни к чему! Черт возьми! Вы мне собираетесь оказать плохую услугу, сами того не подозревая. Напротив, не будем говорить обо мне и как можно меньше будем думать об этом. Послушайте, вам, дорогой друг, я могу признаться, я вовсе не храбрец или, точнее, мне удается сохранять бравый вид лишь потому, что я думаю не о предстоящем мне сейчас деле, а совсем о другом: и только что, когда взгляд мой упал на эти футляры из зеленой саржи, в которых хранятся пистолеты, и один из них через десять минут меня, возможно, уложит на траву, меня охватила какая-то зловещая дрожь… Ах! дорогой Анри, у меня в Шартре такая прелестная комната, пропитанная насквозь благоуханным ароматом роз, цветущих под моим окном, что я потихоньку говорю себе: как бы я сейчас хотел быть там вместо того, чтобы быть здесь. Но еще раз повторяю, черт возьми, не будем думать об этом; только не забудьте о моих наказах относительно Терезы.