Александр Говоров - Византийская тьма

— Поп его туда-сюда водит, наш же бывший поп… — устало говорил Цурул, который день и ночь думает об этом окаянном Кучафслане.

— Какой поп?

— Этот Валтасар из Филарицы, который весной удрал в столицу, говорят, мятежникам помогал…

— О! — встрепенулись акриты. Они уж, как несущие службу на границе, знакомы с жизнью зарубежной не понаслышке. — Этот расстрига? Он, говорят, в басурманскую веру переделался, у эмира там первый мурза.

А Денис вспоминал, как широким жестом отпустил этого ренегата, после того как Андроник отдал его с головою. Выходит, что Андроник людей-то получше знает, во всяком случае византийских!

Слышно было, как к подъезду подскакал всадник, на оклик часовых отозвался, что вестник из войска Враны. Все напряглись, замолчали, этих известий ждали все. А он еще бежал по лестнице, а кричал охрипшим от скачки голосом — победа, победа!

— Слава Богу! — крестились все. — Может быть, удастся в мире запахать и засеять. А то что же тогда будет зимою? Голод и мрак!

Военный совет прервался, отец Апокавк срочно готовил благодарственный молебен. Члены совета и приглашенные обступили вестника, обтирали ему лоб, подавали чашу с напитком. Хотелось узнать подробности.

Вестник рассказал, что знал о победе на Скамандре. Ватац убит, его преступное воинство рассеяно, погибли сыновья из лучших семей. Вестник сам мало что знал или осторожничал на всякий случай. Рассказал только поразительный слух, будто царевна там объявилась волею чудес. Она и войско Враны за собою повела, она же и плясуньей прикинулась, перед мятежниками представляла, чтобы им глаза затуманить. Народ говорит — уж не оборотень ли, уж не мурин ли запечный?

Военный совет возобновился. По данным разведки было ясно, что сатанинский эмир Кучафслан укрепился на Хоминой горе под Филарицей, туда свозят все им награбленное, сгоняют пленных людей. Оттуда, по всей очевидности, он собирается в обратный путь к себе за горы.

Военачальники только крякали, не смея выразить надежды…

Когда все разъезжались, бывшие дезертиры, а ныне вновь полноправные стратиоты Пафлагонской фемы, открыто усаживаясь на своих лошадей, говорили:

— Оборотни, везде оборотни… Уж я бы этих оборотней, особенно которые из баб…

— А между прочим. Фома, этот Дионисий, который твой родственник, если он бес, то он понимающий бес!

— Ты что, Стративул, сбрендил? Как может быть мой родственник — бес?

— Ну и что ж тут такого! Вон кир Апокавк, слышал? Он прямо говорит — и бесы веруют.

— Ты что. Стративул? Как может бес веровать? Ведь он же б-е-с!

— Ты, Фома, перепил? Если хоть один самый мелкий бесок не верует, значит. Господь не всемогущ? Иначе какой же он пантократор, вседержитель?

— Ну, Стративул, вот не знал, что ты такая гнида! И без того замученное худое лицо Фомы Русина исказилось злобной гримасой, он перегнулся над седлом и ударил мирного Стративула рукояткой меча в висок.

— Убивают! — закричал тот. — Караул! Римляне, помогите!

Дука Цурул, при всем своем благоговении перед синэтером царя, не мог не удержаться, чтобы не проворчать — вот, мол, последствия либеральничанья со всеми этими стратиотами… Денис ничего не ответил, он старался представить себе Хомину гору и подходы к ней. Ведь и землянику когда-то собирали там с Фоти на ее травянистых склонах.

И вот они скачут по дороге через степь, кругом полыхают пожары, стелется гарь, дым плотен, словно занавес, но над ним сияет обновляющееся каждый день солнце, и всадники скачут как на праздник, у всех чешутся руки — буквально.

Никита, пристроившийся на своем коняге возле стремени Дениса, ворчит себе под нос о вечной истребительнице войне, но Денис не расположен философствовать. Он едет вдоль конного строя и изучает лица ратников, многих узнает. Вот Стративул, все тот же из постоялого двора, вчера он осмелился претору даже подмигнуть, сегодня у него лиловая дуля под глазом, последствие богословских споров.

— Повоюем? — спрашивает Денис, в свою очередь подмигивая ему.

— Куда деваться, господин претор? — мрачно отвечает Стративул (Денис, кстати, приказом запретил именовать себя титулованиями — всещедрейший, всесвеглейший… Только господин претор). — Куда же деваться? Пора бы раз и навсегда покончить с этими набегами. Эк у нас какая сила!

— За народ мы всегда повоюем! — кричит из другого конца строя Фома Русин. Он тоже перевязан лоскутом и только что приложился к походной фляжке, по ехать рядом с идеологическим противником, по-видимому, не желает. Мы повоюем! Но только за народ христианский, а не за живоглотов ангелов или комнинов…

И у всех их товарищей из-под низко надвинутых шлемов и шишаков видны лица, полные решимости и даже какого-то мрачного веселья.

Приехали в Филарицу, где все прямо курится от давешнего разоренья. Старик Устин Русин уже здесь — прибыл с разведкой, на скорую руку починяет в который раз разоренное жилище. Докладывает сокрушенно — матушку Софию, обеих девочек угнали туда, на Хомину гору. Там от воплей христианских стон стоит сплошной…

Затем добавил: а вот отец мой, Влас, тот на своем баштане отсиделся, уцелел, да и стар уж очень, кому такой нужен? Он, между прочим, просил напомнить господину претору о его обещании поговорить о чем-то очень важном. А то помру, говорит, печально усмехнулся сотник, — ведь ему скоро сто лет.

— Сколько? — удивился Денис. — Неужели?

— Мы уж как-то считали, считали, — почесал себе затылок совершенно славянским образом сотник. — Выходит, что и правда…

Собрались в пропахшем гарью доме Русиных. Дука Цурул, имеющий опыт войны с агарянами, сказал, что надо выждать, когда они окажутся все вместе. Иначе они удара не приемлют, рассыпаются в разные стороны, а потом разоряют еще хуже.

Ничего не решили, а стали устраиваться на ночлег. Воины звякали оселками — обычная задача острить оружие перед битвой. Костаки постелил хозяину в том самом достопамятном курятнике, который теперь тоже был без крыши. Здесь когда-то он наблюдал иерархию кур, сюда приходила к нему любимая…

— Знаю твою печаль, — напрямик сказал ему верный Костаки. — Все ведь ждут твоего решения, а ты не знаешь, как поступить. Послушай своего Костаки Ивановича! Если бы был генералом, я бы не стал первым высовываться. Я бы подождал, пока ихние лошади съедят всю траву на холмах и они вынуждены будут начать отход. С такой массой трофеев они споро не пойдут!

В конце ночи он неожиданно разбудил Дениса.

— Лазутчики доносят. Кучафслан вроде начал отход. Наверное, решил всех перехитрить, уйти первым, пока мы не спохватились. Господин претор! Господин Дионисий!

Подскакал дука Цурул, подтвердил. Он прямо стенал от переживания.