Владимир Пистоленко - Крылья беркута

— Ну, ну, дальше, — подбодрил его Кобзин. — И что же из всего этого вытекает?

— Мне кажется, от такого человека можно ждать любого выпада, — решительно заявил Обручев. Он взглянул на Семена, потом на Надю, словно прося поддержки.

— Правильно, Сергей, и я тоже так думаю, Стрюков — опасный человек, — отозвалась Надя.

Ее слова будто придали сил Обручеву.

— Вот-вот! Да он может пойти на все, на любое преступление, на прямую диверсию! И не остаться бы нам тогда, Петр Алексеевич, вообще без оружия.

— Его надо отсюда выселить, — предложила Надя, и «студент» кивком головы согласился с ней. — Хотя бы на время.

— Вот именно, хоть на время, — поддержал Обручев. И тут же, пожав плечами, сказал, обращаясь к Кобзину: — А почему, собственно, на время? Опасен он нам? Безусловно! А мы либеральничаем. Да попади в руки атамана кто-либо из нас, там не стали бы так миндальничать. Они щадить не умеют и не хотят.

— Расстрел! — сказал Семен.

— И я в этом нисколько не сомневаюсь, — кивнул Кобзин. — Кстати сказать, мы тоже не щадим и не намерены щадить врагов, действующих против революции, все равно как, открыто или втайне. Но повторяю: действующих, борющихся против нас. Тут никакой жалости и либеральничанья. Со Стрюковым же дело обстоит немного иначе. Мы объявили от имени Советской власти, что не тронем тех, кто останется в городе, не поддастся панике и уговорам атамана. Об этом знают все. Надо быть хозяевами своего слова.

— Так он же драпал! — не выдержал Семен. — В плен, можно сказать, наши его захватили. А что, разве не правда?

— Нет, почему же, — согласился Кобзин. — Но об этом знаем мы с тобой, Надя да вот еще студент Сергей Шестаков. А для широкого круга горожан — он никуда не уезжал. Тут, брат, политика! И рубить сплеча нельзя... Дальше... Что касается Стрюкова, то, мне кажется, он скорее в петлю полезет, чем решится собственноручно хотя бы один кирпич выдернуть из стен своего дома. Таких людей нужно знать. Нет, я думаю, выселять его пока не будем. Пусть живет. Но вообще, конечно, ты, Сергей, прав: надо усилить охрану боеприпасов. Непредвиденностей не должно быть. Спасибо за добрый совет. Можешь идти. И позови, пожалуйста, Стрюкова.

Обручев ушел.

— Семен, у меня есть новость и для тебя, — сказал комиссар. — На днях мы должны провести обыск, и сразу во всем городе. Надо учесть наличие продовольствия до фунта. Будет работать несколько отрядов. Ревком утвердил руководителей, в том числе и тебя.

— Меня?

— А чему ты удивляешься? — спросил Кобзин.

— Не знаю. Как-то... Мне бы сподручнее в разведку, — откровенно признался Семен.

— Нам с тобой все сподручно.

— Я к слову. Куда пошлют, туда и пойду.

— В твоей группе будет пять красногвардейцев, ваш участок в Форштадте.

Семен присвистнул.

— Не нравится Форштадт? — спросил Кобзин. — А мы решили специально тебя туда направить: форштадтский казак, многих там знаешь, да и тебя, должно быть, помнят. Но смотри сам, есть сомнение — переменить район не поздно.

— Да нет, пусть остается, как решили. Все правильно, Петр Алексеевич. Только я вот что скажу, там такие сволочи живут! Почти в каждом доме беляк сидит. Надо бы этим нашим отрядам патронов подбросить.

— Никому ни одного, — решительно заявил Кобзин.

— Зря, Петр Алексеевич, — опечалился Семен. — Как я понимаю, там начнется такое светопредставление...

— Ни в коем случае! — прервал его Кобзин. — Без всякой стрельбы. Без скандалов, тихо и спокойно. Мы — представители власти и действуем именем революции. Если кто будет оказывать сопротивление, направлять в ревтройку. Там опытные люди, они сумеют разобраться и принять нужное решение.

— А продукты сразу будут отбирать? — спросила Надя.

— Ни крошки! Только учесть. Учесть до фунта! Главным образом надо проверить закрома богатеев, чтоб забрать у них излишки. Ведь просили у них добром, просили помочь. Как они откликнулись на нашу просьбу? Издевательски! Присылали с работниками кто пуд, кто мешок. Словно милостыню нищему!.. Так пускай же теперь на себя пеняют. Из небогатых дворов привозили все, что могли, иные себя урезывали, всей душой хотели помочь, и таких немало в городе. Таким не чинить никакой обиды. А богатей, кулак — враг Советской власти, враг резолюции до скончания века. С ним иной разговор. А средний крестьянин должен почувствовать, понять, что революция не против него, а, наоборот, он нам союзник.

— Так ведь крестьяне, как я понимаю, — это мужики, — заговорил внимательно слушавший Кобзина Семен. — Они сами по себе. А казаки — совсем иная стать. И навряд средь них можно найти союзников.

— Ну, а если взять, к примеру, тебя — казак? Казак!

— Э, нет, Петр Алексеевич, — возразил Семен, — так не пойдет! Я самый настоящий пролетариат!

— Хорошо, согласен, — улыбнувшись, сказал Кобзин. — Ну, а наш казачий эскадрон? Или же, скажем, вот перед нами Надя. Казачка, да еще родственница купца Стрюкова.

— Я не хочу считать себя его родственницей, — возразила Надя.

— А это уже не от тебя зависит, — усмехнулся Кобзин. — Ну, так как же, Семен, можно ей доверять?

— Так, Петр Алексеевич!.. — взмолился Семен.

— Конечно, можно, — ответил за него Кобзин. — Да разве при ином отношении стали бы поручать ей ответственные дела? Вполне понятно, среди казачества много таких, кому голову морочили. В каждом случае надо разобраться и помочь.

— Скажите, Петр Алексеевич, а женский монастырь тряхнуть можно? — спросил Семен.

— Что это тебя вдруг к монашкам потянуло? — пошутила Надя.

— Нагрешил много за последнее время, хочу двинуться туда грехи замаливать.

Кобзин рассмеялся.

— Между понятиями «тряхнуть» и «грехи замаливать», мне кажется, нет ничего общего. Интересно, Маликов, как ты себе представляешь это самое «тряхнуть»?

— Пойти туда с обыском, — не задумываясь, ответил Семен. — Посмотреть, какие у них там запасы.

С лица Кобзина сбежала улыбка.

— Да, ты прав. Монастырскими делами заняться следует. Но как туда пробраться? Монастырь в городе верующие чтут как святыню, а мы не собираемся воевать с монахинями и вообще с верующими. Советская власть объявила свободу вероисповедания. Поговорить с темным человеком, помочь ему разобраться, чтоб он вышел на верную дорогу, — наше дело. Но не окриком, не угрозой, ни тем более силой оружия. Враг — дело другое. Тут выбирать не из чего — или он тебя, или ты его. Кто кого!

Вошел Стрюков. Остановившись у порога, не спеша обвел всех спокойным взглядом и добродушно, будто обращался к хорошему знакомому, спросил:

— Вы меня звали, комиссар?

Кобзина удивил тон Стрюкова, и он подумал, что у этого человека огромная сила воли, если он может скрыть все те страсти, которые, конечно же, сейчас кипят в нем.