Владимир Пистоленко - Крылья беркута

— Устала? — спросила игуменья.

— Устать не устала, а что-то не совсем понятное пошло...

— Что же именно?

— О звере: и многолик и многорук...

— Я тоже не сразу все понимала.

В это время в дверь постучали, и вошла послушница игуменьи.

— Благословите, матушка. Тут от больших ворот пришла привратница. Какая-то мирянка спрашивает эту девицу, — она кивнула головой в сторону Нади.

— Надю?

— Да, Надежду Корнееву.

— А кто такая? Зачем?

Надя поднялась, собираясь уйти, но настоятельница жестом остановила ее.

— Подожди, дитя мое!

— Кто такая — не знаю, — хмуро ответила монахиня. — Привратница сказывает, будто пришла откуда-то издалече. Дальняя родственница...

— Это, наверное, моя тетя! — обрадовалась Надя. — Папина сестра. Она живет в Урмазымской станице. Там и братишка мой Костя. Мы не виделись года три! Разрешите, я пойду!

Игуменья молчала. Видно было, что она колеблется, не решаясь сразу дать ответ.

— Положи библию на место, — сказала она, видя, что Надя все еще держит книгу в руках. — Не знаю, как быть! У нас-то из-за эпидемии запрещены свидания с мирянами. Строжайше!.. Ну, что ж, иди. Да благословит тебя бог.

Она перекрестила Надю, и та бросилась к двери.

— На обратном пути зайди ко мне, — сказала ей вслед игуменья.

Застегивая на ходу шубейку, Надя бегом неслась по тропинке, прорытой в сугробах. За ней, с трудом поспевая, торопилась привратница, молодая еще монахиня, на ходу рассказывая, как выглядит женщина. Надя ее почти не слушала, уверенная, что это тетя из Урмазыма. Надя с беспокойством думала, что же могло привести сюда тетю в такое тревожное время, да еще в зимнюю пору. Случилось несчастье? Уж не с Костей ли?.. Горечь раскаяния охватила Надю; ведь прошло столько времени с тех пор, как отправили брата в Урмазымскую, а они с бабушкой так и не собрались навестить его. И мальчишка жил там, как совсем безродный; тетка, конечно, тоже близкая родня, но не такая, как сестра или бабушка.

У железных ворот Надя и сопровождавшая ее монахиня остановились. Из небольшой кирпичной будки вышла другая привратница, постарше. Словно не замечая Надю, она обратилась к сопровождавшей ее:

— Что сказала матушка?

— Благословила, — поспешно ответила монахиня.

— Иди.

Пожилая привратница достала из глубокого кармана ключ, поглядела через щель в калитке, щелкнула замком и пропустила Надю за ворота.

Чуть в сторонке, неподалеку от ворот, стояла женщина в старой, почти черной от долгой носки овчинной шубе и клетчатом заплатанном платке. Она замерзла, стоя на ветру, и, чтоб согреться, слегка топталась на снежной тропинке. Одежда ее показалась Наде знакомой. Точь-в-точь бабушкина. Ну, конечно! Платок черный с заплатой, шуба с вылезшей опушкой на рукавах и у карманов. А валенки — ее собственные, Надины...

Лицо женщины было закрыто платком, лишь в узкую щель виднелись глаза.

— Здравствуйте! — сказала Надя, подходя.

— Здравствуйте, — ответила женщина.

Голос немного хрипловатый, похожий на мужской, но все же есть в нем что-то знакомое...

— Вы меня звали? — спросила Надя.

— Я! — И шепотом: — Не узнаешь?

— Нет.

— Вот здорово! Это же я, понимаешь? Семен!

Надя отпрянула.

Конечно, это он! Надя чуть было не бросилась обнимать Семена, но тут же спохватилась, сообразив, что за ней могут следить.

— Ты почему в бабьем наряде? — еле сдерживая смех, спросила она.

— А иначе нельзя. Несколько раз подходил к воротам, так эти ваши чертовки даже разговаривать не хотят. Только шипят — и все! Я и решил маскарад устроить. А ты что подумала?

— Подумала — тетя из Урмазыма.

— А выходит, вместо тети — дядя. Ты в монашки еще не записалась?

— Пока воздерживаюсь.

— Не обижают эти чернокрылые?

— Нет. Да и обижать меня не за что.

— Они могут найти. Это же, я тебе скажу, воронье! А у нас, понимаешь ты, среди ребят полное расстройство насчет тебя. Ушла, пропала — и концы в воду.

— Кто же это так расстраивается? — поинтересовалась Надя.

— Ну, кто? Все знакомые. И сам товарищ Кобзин о тебе беспокоится. Точно! А из пункта питания Васильева прибегала.

— Ну, ну?..

— Так она, понимаешь, прямо за голову взялась, когда узнала, что ты пропала.

— Как там у нее? — спросила Надя.

— Тревожится, вроде совсем прибитая... Жратвы нет, вот что главное. То, что было, подъели... Голодуха — прямо ужас. Рассказывает, вчера утром собрались детишки в очередь, ждут... А морозы какие? Пока начали выдавать, двое махоньких так и остались на снегу.

— Замерзли? — выдохнула Надя.

— Насмерть! Много ему, махонькому, надо? Он же как цыпленок, — Семен скрипнул зубами, — даже говорить невозможно.

Наде представились заиндевевшее кирпичное здание, холодный, вьюжный рассвет, детская очередь, двое на снегу... Сердце ее больно заныло.

— А как же дальше?

— Как-нибудь... Ну, ладно. А знаешь, зачем я пришел? За тобой. Давай — вот как есть — двинули в город. И вообще, если сказать по совести, то ты зря сбежала. Я, понимаешь, даже предположить такого не мог. Даю слово! Петр Алексеевич приказ мне дал: найти тебя во что бы то ни стало и вернуть. Поняла? Все эти дни я пытался пробиться сюда — напрасно! А сегодня решил, кровь из носу, а повидаю тебя! Понимаешь ли, я из города убываю.

— Как это убываешь?

Семен ответил не сразу:

— Словом, сам хорошо не знаю. Задание есть одно. К белякам, куда же больше? В разведку. Первый раз, что ли? Вот я и ринулся тебя добывать. Пошли! Дорогой поговорим.

— Спасибо тебе, Сеня, за заботу. Иди один.

— Что значит — «иди»?! — возмутился Семен. — А ты? Или и впрямь монашкой заделаться решила?

— Не горячись, Сеня. И не сердись, не надо... Я и сама еще ничего не знаю, ничего не решила. Дальше видно будет.

— Ну, знаешь, Надька, видать, ты с ума спятила. Понимаешь? Да разве можно так? На земле вон какие дела творятся, люди против гадов поднялись, на смерть идут за революцию, а она в монастыре укрылась. Да еще с кем? С сестричкой Ириной! Мало тебе в лицо плевали? Не волнуйся, еще добавят! А понадобится — против нас пошлют. Убивать заставят. Вот помяни мое слово! Но я не брошу тебя. Слышишь? Да ты только представь: скажем, увидит меня та же Васильева, что я ей могу про тебя рассказать? Что ты отсиживаешься в монастыре? Что здесь тебе тепло и жратвы до отвала? Не могу я это сказать про тебя! Язык не повернется! Или же Петр Алексеевич спросит...

— Говори, что хочешь!

— Ты же грамотная! Неужто не понимаешь, как ты нам нужна?! Пойдем, и разговор окончен! Пойдем! — Он схватил ее за руки.

— Не надо так, за нами следят.

Надя высвободила руки, осторожно оглянулась и, увидев в калитке Евпраксию, стала торопливо прощаться.

— Кто будет спрашивать, всем скажи — ушла в монастырь. И баста! А тебе и... и еще Петру Алексеевичу сознаюсь... Знали бы вы, как на душе тяжко бывает! Такая тоска накатится, на свет белый смотреть не могу!.. Ну, Сеня, все! Иди...