Владимир Пистоленко - Крылья беркута

Надя торопливо спустилась вниз, заперла замок.

— Ну что, не принимают? — спросила ее Лиза, когда она подошла к калитке.

Надя, занятая своими мыслями, не сразу сообразила, о чем спрашивает караульщица.

— Не принимают в лазаретную? — повторила Лиза.

— А-а, да... говорят, что все пройдет, — ответила Надя и, хотя видела, что девушка намерена немного поболтать, заспешила к себе в келью.

Во дворе она неожиданно столкнулась с игуменьей.

Одетая в меховую доху, опираясь на палицу, в сопровождении двух послушниц, игуменья направлялась к церкви.

— Что случилось, дитя мое? И почему ты не с крестным ходом?

— Я потом вам... Я насчет хлеба...

— Какого хлеба? — недоумевая, спросила игуменья.

— Хлеба, пшеницы... Помните, я говорила вам о детях... умирают дети с голоду... Помните? Вы сказали, что нет в монастыре хлеба. Помните?

— Я сказала — хлеб у нас есть, но его очень мало.

— Ничего подобного! — горячо возразила Надя. — Я сама видела, сейчас видела, была в большом амбаре. Да там столько зерна — не только детей, весь город прокормить хватит!

— То не наш хлеб.

— Не ваш? А чей же? Чей?

— Чей хлеб, это тебя не касается. Кто тебя посылал в амбар? По чьему поручению ты была там?

— А я сама... Мы же едим хлеба вволю...

— Да как ты осмелилась! Наглая! — игуменья взмахнула палицей, но Надя успела увернуться от удара.

Она поняла, что ей больше не о чем разговаривать с игуменьей. Игуменья все знала.

— За твой дерзновенный поступок я усажу тебя в каменный мешок! На хлеб и воду...

Но Надя уже не слушала. Она знала одно: ей надо как можно скорее выбраться из монастыря, вырваться отсюда, пока не поздно. И она должна повидать Кобзина. Немедленно!

Надя со всех ног припустила к сестринскому корпусу.

— Вернись! — крикнула игуменья, но, видя, что Надя не обращает на ее слова внимания, грозно приказала послушницам: — Свяжите ее!

Надя знала: корпус сейчас пуст — и, вбежав в коридор, заперла дверь на крюк. Приникла к двери, прислушалась. Топот. Шаги ближе, у самого крыльца. Зачем она прибежала сюда? Если бы хотя одно окно выходило на пустырь за монастырем, но все они смотрят во двор, а там глухая стена. Надо было свернуть к воротам, тут словно в западне...

Если не удастся ей выскользнуть до возвращения крестного хода, тогда совсем не уйти. А в дверь уже стучат...

Нельзя стоять и ждать. Надо что-то делать!

В дальнем конце коридора Надя увидела лестницу. Она ведет на второй этаж, а дальше? На чердак? Если бы... Надо узнать, узнать!

Надя помчалась по коридору, не переводя дыхания, взлетела на второй этаж. Здесь лестница кончалась, но неподалеку, в самом углу стояла стремянка, верхним концом упиравшаяся в крышку чердачного люка.

Попробовать забраться на чердак? Внизу послышались голоса. Значит, ворвались... Наверное, бегают по кельям, ищут... И сюда придут, обязательно придут!

Надя метнулась к стремянке.

Крышка люка прилегала настолько плотно, что после нескольких попыток приподнять ее Надя подумала: уж не заколочена ли она наглухо?

Поднявшись еще на ступеньку, Надя изо всех сил уперлась спиной в крышку, и она, заскрипев, чуть подалась. Еще усилие, еще... Крышка взметнулась вверх и, провалившись в темноту, глухо стукнула о чердачный настил.

Поднявшись на чердак, Надя поспешно закрыла за собой люк, бросилась к слуховому окну и через него выбралась на крышу. Наклон кровли был настолько крутой, что Надя не смогла идти и поползла на четвереньках.

Очутившись у края, она осторожно глянула вниз и в ужасе отшатнулась, — она совсем позабыла, что находится на крыше двухэтажного дома, и ей показалось, что перед ней раскрылась бездна.

Вдруг почувствовав, что если она не прыгнет сейчас, сию минуту, то уж никогда не решится на такой поступок, Надя крепко зажмурила глаза и, не вскрикнув, полетела вниз. Угодила она в середину громадного сугроба. Оглушенная падением, Надя лежала не двигаясь. Снегом засыпало ей глаза, лицо. Она слегка пошевелилась, еще раз, еще... Боли нигде не чувствовалось, значит, все обошлось благополучно. Теперь скорее уйти отсюда.

Надя выбралась из сугроба, отряхнула с одежды снег, вышла на тропинку и заспешила к городу, оглядываясь, нет ли погони.

За ночь ветер переменился. С низовьев Урала потянуло теплом. Над городом поплыли редкие, разорванные облачка. Понизу то и дело накатывались обрывки тумана: он то густел, местами совсем проглатывая дома, то вдруг растекался в разные стороны, а на землю поглядывало слабое, словно смущенное своим бессилием, солнце.

Кобзин стоял на крылечке и полной грудью вдыхал потеплевший воздух. Зима, конечно, еще зима! До весны немало осталось, но все же приятно, когда после пурги и морозов на улице вдруг потеплеет.

Над городом разливался гул колоколов, звонили во всех шестнадцати церквах.

Кобзин сначала удивился: почему спозаранку так дружно гудят колокола, но потом вспомнил — сегодня крестный ход. Не по душе ему была затея монастыря. В городе тиф, а тут может быть скопление народа. Однако запретить крестный ход, как советовал и упорно настаивал на том командир отряда Аистов, комиссар не согласился: он знал, как в городе сильно влияние монастыря.

Издали донеслось протяжное пение. Кобзин прислушался. Да, не иначе как крестный ход направляется в эту сторону. Он был уверен, что с молебствием, как обычно, пойдут по главным улицам города и на том будет положен конец, а они, оказывается, прошли весь Форштадт, привокзальный поселок и теперь держат путь к Хлебной площади. Пусть, им виднее. Жаль, конечно, людей, слабые, плохо одетые — попростуживаются, и тиф найдет новые жертвы.

В воротах показался Аистов в кожаной куртке нараспашку. Он остановился возле часового, о чем-то поговорил с ним и направился к Кобзину.

— Здорово, Петр Алексеевич! Наслаждаешься монастырским хором?

— Да вот слушаю. Давно уже не слышал церковных песнопений, — невесело улыбнулся Кобзин.

— И во все колокола шпарят, звонят, будто на пасху. Скажи мне, чему они радуются?

— Видно, у них есть на то причины. Ты же знаешь, наша печаль — их радость. Как там, много народа собралось?

— Я не видел. Посылал ребят, говорят — тысячи. Ну, насчет тысяч я сомневаюсь, но несколько сот наверняка будет. Ты не прибавил часовых у штаба?

— Думаю, ни к чему.

— Я так и предполагал. Эх ты, святая душа. Нет, я, брат, везде посты усилил.

Возле часового у ворот остановилась небольшая группа людей. Позади них — Семен Маликов с наганом в руке.

— Ты смотри, что там такое? — спросил Кобзин.

— Кажется, Маликов выудил крупную рыбу. Я посылал ребят на толкучий рынок, чтоб пошарили спекулянтов.

Кобзин приложил ладонь ко рту и прокричал: