Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

Ивана ввели на помост, руки связаны за спиной. Он бледен, в один день осунулся и обвис. Глаза угасли, он еле ступал. Его поддерживали, иначе упал бы и не дошел до плахи. Опустили на колени, пригнули его голову к плахе...

Толпа охнула. В мрачном раздумье расходились бояре.

Участникам крупных событий не всегда дано истолковать их связь и глубинные причины.

Мамай удивлялся тому, что происходило на Руси. Сто с лишним лет безотказно подвигались на Руси князь на князя по мановению из Орды, по засылу ордынского хана. Вот он ищет, кого из русских князей напустить на Дмитрия, сулит в поддержку всю силу Орды, но голос его не слышат, не хотят слышать. Перед походом Бегича звал тверского Михаила, не отозвался. Ныне князь Владимир сам привел на княжеский суд переметчика Ивана Вельяминова, сам отказался от великого княжения. Неужели так сильна братская любовь? А ранее разве не брат на брата шел с мечом и с ордынской помощью? Брат брату родня у черных людей, в орде у рядовых воинов. Ордынские царевичи-братья убивают друг друга без всякой жалости, убивали друг друга и братья князья.

Мамай ярился на Дмитрия, проклял его неблагодарность, ибо считал, что не без его помощи утвердился Дмитрий на великокняжеском столе.

Мамаю не дано было оценить, что не личные качества Дмитрия привели к неожиданному единству всей русской земли. Его взору остались недоступны те подспудные, подводные течения на русской земле, которые свершались на протяжении полувека.

До ордынских правителей доходили известия, что русы бегут с окраинных земель куда-то на север, в недоступные лесные крепи, на далекие озера, в таинственное Заволочье по реке Двине, и никто в Орде не понял, чем это ей грозит.

Невдомек было в Орде, что русский человек привык к суровой природе, что ему не страшны морозы, когда лопаются сжатые холодом стволы деревьев, что там, в дальних урочищах, пахари выжгут поляны в лесу под пашню, что там вырастут кузницы, что северные болота дадут этим кузницам руду, что умельцы будут день за днем, долгие годы ковать оружие, чтобы свергнуть Орду.

Хан Узбек радовался службе московского князя Ивана Даниловича. Никогда баскаки не привозили столь богатых выходов с Руси. Текли потоком дорогие меха, хлеб, изделия из железа, из кожи и искусные украшения для ордынских хатуней. Невдомек было ордынским ханам, что из этого потока немалые россыпи оседали у Ивана Даниловича, наполняя доверху его калиту.

По-прежнему приезжали русские князья в Орду, с прежней униженностью низко кланялись, за долгие годы обучались гасить гнев и ярость в глазах, ненависть скрывалась под сладчайшими улыбками.

Любой из русских князей готов был бы подняться на Орду. Не случись Дмитрия, нашелся бы другой князь, ибо князь — это всего лишь внешняя власть, а правит внешняя власть, побуждаемая всем людством земли. Если бы ныне Дмитрий захотел остановить выступление против Орды, то и без него поднялась бы Русь, опрокинула бы его волю. Дмитрий лишь возглавил то, что родилось в душе каждого русского, родилось, окрепло и вырвалось убеждением: «Пора бить Орду». Личная заслуга Дмитрия была в том, что он увидел и понял общий настрой русских людей, сосредоточивших свои надежды на возвышении и усилении Москвы, надежды, что именно Москва выступит во главе освободительного похода. Его личная заслуга была и в том, что он умел слушать советы и умел уважать советчиков, не видя в этом урона своему самолюбию, его личная заслуга состояла и в том, что он не был мстительным человеком, он умел обуздать врага и, не уничтожив его, сделать из врага союзника.

Михаил тверской был человеком суровым, держал княжение грозно, был справедлив в суде, радел черным людям, радел о своем княжестве. Не случись Дмитрия на московском столе, он тоже уловил бы общее движение и твердо повел бы Русь на Орду. Только сначала обиды тверичан на Москву, потом соперничество с Дмитрием, потом даже зависть к нему подвигли его на поступки позорные, он дал. взыграть самолюбию, дал ненависти помутить его взор.

Но несравненно более сложным, чем у Михаила тверского, было положение Олега рязанского. Обиды от Москвы были меньшими, чем у Твери, но были! Иван Данилович отнял у Рязани город Коломну, город, стоящий на слиянии Москвы-реки и Оки. Этим была отнята самая богатая торговая тамга, отнята крепость, которая дала бы возможность Рязанскому княжеству отсидеться от малых ордынских набегов.

Олег рязанский год от года терял своих людей, они переселялись на московскую землю. Не могла не родиться обида на Москву, что она привечает переселенцев. Но ни Олег, ни рязанцы не могли не жаждать освобождения от Орды. Они с надеждой и страхом взирали на возвышение Москвы. С возвышением Москвы связывались надежды, на Русь наконец-то соберет ту силу, которая способна повергнуть Орду, но возвышение Москвы грозило Рязанскому княжеству потерей самостоятельности. Столкновение с Ордой, которое готовила Москва, вызывало сочувствие, но оно было и опасно. А вдруг московское войско и на этот раз будет разбито Ордой, весь ужас ордынского нашествия прежде всего обрушится па Рязань. Олег видел, что вот-вот он окажется между молотом и наковальней.

Ни одно русское княжество так не пострадало от Орды, как Рязань. Олег видел, что никто не защитит его землю от разграбления. Он давно, еще в охотничьей избе под Коломной па свадьбе Дмитрия, определил, с кем ему идти. Но как идти? Бросить землю и уходить в Москву, оказаться князем-изгоем при стремени московского князя, отдать под Москву Рязань? Этого Олег не хотел, ему этого не дали бы сделать ближние бояре. Пример того, как был убит Андрей Боголюбский, не забывался.

Олег избрал не путь орла в небе, а извилистый путь мудрой змеи на земле.

К Олегу в Переяславль на Трубеже явились ордынские послы и сказали:

— Вот ты отстраиваешь город, рубишь лес и ставишь стены, строишь церкви, княжий терем и дома для горожан. Что же будет, когда придет на Русь войско Мамая?

Олег спросил, чем он может снискать милость у ордынского владыки. Отвечали:

— Соединись с Мамаем против Москвы.

Олег послал Епифания Коряева с письмом к Мамаю:

«Восточному вольному великому хану над ханы Мамаю твой посаженик и присяженик Олег, князь рязанский, много тя молит. Слышах, господине, что хощеши итти на своему служебника, на князя Дмитрея московского. Ныне все светлый хане, приспело злата и богатства много. Князь Дмитрий подвержен страху, егде услышит имя ярости твоея, отбежит в дальные места, в великий в Новгород и на Двину, и тогда богатство московское и все в твоей руке будет. Мене же, раба твоего, милостию свободи от разорения. Еще ж молю тя, хане, понеже оба ми твои рабы, но я со смирением и покорением служу, он же с гордостью и непокорением к тебе есть, и многии и великии обиды я, твой улусник, приях от того князя Дмитрея, и егда своей обиде твоим именем пригрозих ему, он же о том не радит, еще ж и град мой Коломну за себя заграбил, и о том, о всем тебе, хану, молю и челом бью, да накажеши его чюжих не восхищати».