Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

Рязанский князь скликал в дружину отборных удальцов, тех, кто сызмальства привык в руках держать меч, людей смелых и отчаянных, кому догулять бы всласть, политься хмельного меду. Московский князь брал в дружину каждого, кто желал, таких брал, что и на вид хилы, и смирны духом.

Бог с ним, с князем, не Игнату его кормить. От всякой тягости освободил, от торговой тамги на десять лет свобода, всего-то и отплаты — возить камень на стены града. Спешил Игнат, спешил целиком исчерпать льготные годы. Эх, раскинул бы огороды, земля даровая, бронницкий наместник так и сказал: сколько одолеешь, столь и бери. А тут весна щедрая, водолюбивая. Москва-река выхлестнула из берегов, лед с грохотом сломался. Одной ночью пришла весна. Вчера, на полдень, гремели воды и не слыхать было птичьего голоса. К обеду над рекой потянулись лебединые стаи. Разнесся высоко в небе и пал на землю трубный крик: «Клинг-кланг-клинг-кланг». Лебедей настигала суетливая козара. Лебедь — птица княжеская, сбил лебедя стрелой над княжьим ловом, отдай князю. Так кому ж охота стрелу пускать попусту.

Игнат пустил стрелу — сделать князю подарок. Ну а козары можно настрелять и для дома, на торг вывезти, хотя какая ей, козаре, нынче цена? Всякий, кто у реки, набьет ее мешками. Да и недолго тешиться, зовет земля, готовить семена надо, прорастить рассаду. Вода лишь схлынет с поймы — на огород! Спешили. Весна плодовита. Все выскочило на свет израни!

Игнат давно заприметил, где гнездуются лесные пчелы, испятнал лес отметинами, чтобы не потерять дупла. На торгу хорошую деньгу дадут. Князь собирает дружину со всей земли, а при всякой дружине мед — первая потребность.

Май не разгибали спины на огородах, в июне собрался бортничать в лес, качать дикий мед по дуплам. Иное дупло и не вычерпать. Бочки заранее отвез в лесную избу. Избу поставил у Оки. Далеко забрался. На Оке обширны луга, а с луга мед самый духмяный. К избе ни одной тропки, вырыта в земле. Такую избу можно увидеть в упор, издали закрыта листвой и хвоей.

Любил лес Игнат и не боялся леса. Ведал, что ни одна лесная тварь не нападет на человека, даже рысь и та пропустит: не тронь, и тебя здесь не тронут, не то что в людстве. В людстве слабого задавят, сильному позавидуют и накличут беду, обманут, украдут, убьют без нужды. Зверь лютый и тот не лютее человека. Волк зарежет косулю, напьется крови, нажрется мяса, вторую косулю не тронет, нет нужды, сыт. И пройдет косуля мимо его сонного сытого глаза. А человек не бывает сыт: чем сытее, тем злобнее на соседа. Лес не сажен, а растет для человека, человек тянет из леса и избу, и соху, и бочку для меда, и мед. Зверя не кормит человек, а зверь кормит человека. Игнат любил лесной птичий говор, угадывал, какая птица голос подает. Радостно от птичьего гомона, будто и не было пожаров, беды и тягост от ордынцев и от княжьих доводчиков на Рязани.

Нет заманчивей охоты за медом. Лесной улей надо уметь отыскать, не каждое дупло с медом. Гляди на цветок. Сидит пчела, улей близок. Тут надо кругами ходить. Взлетела, гляди, куда направление взяла. Летит пчела в улей, как стрела, напрямую. Напрямую по лесу не пролетит, обогнет дерево, и ты обогни, а потом гляди под ноги, гляди на деревья. Вышел Игнат к старому дубу, приглядел еще с прошлого года дупло. Дуб стоял на обрыве к Оке. От реки не так-то далеко. С реки и зашел в лес, чтобы выйти поскорее по зарубкам к дубу. Высился он над большим камнем, будто с неба павшим. Черный камень, тверд, как железо. Прозвал его Игнат для себя «грузовым камнем».

Стал на «грузовой камень» и послушал. Гудит дупло тяжким гудом. Надел на лицо сетку, натянул варежки, туес для меда нацепил на пояс. Зажег хвою и сунул в дупло, отогнать пчел. Взжужжались, тучей вымахнули из дупла. Помахал хвоей, отогнал. Теперь надо туесок в дупло и черпануть мед. Поднялся к дуплу, опустил туесок, пчелы упали ливнем ему на спину. Не вовремя, видно, взялся бортничать — больно злы. Забрались под зипун. Потянул туесок, а он из дупла не тянется, много зачерпнул. Дернул сильнее, зипун приподнялся на поясе, открыл жалам поясницу. Вонзились, света белого не видать, потерял равновесие и головой нырнул в дупло. Исхитрился повернуться в дупле, опять оскользнулся и почувствовал, как ноги вязнут в густом и хватком меду. Под тяжестью ломались соты, ноги уходили глубже и глубже. Про нож поздно вспомнил. Вонзил его в стенку дупла, когда ушел в мед по пояс. Годами копили мед лесные труженицы, и никто их не пограбил. Как в трясине увяз, ногой не шевельнуть, руки онемели от укусов, лицо сетка спасала, и под сетку две или три пробрались. Ужаснулся сладкой смерти. Оставалось одно — окунуться в мед по плечи, иначе загрызут до смерти, как и лютый волк не загрызет.

Сколь ни бортничал Игнат, а об этаком деле не слыхивал: качнул дуб, будто когти его скребнули, заурчал сверху медведь, и в дупло просунулась медвежья морда. Крикнуть бы, отпугнуть, да слова в горле застряли и дыхание сперло.

Медведь готовился полакомиться основательно, развернулся и полез задом в дупло. Ловок, не соскользнет, когти цепляются за дерево. Спускается и понюхивает. Осенило Игната, ухватил медведя за гачи.

Кто и кого испугается больше?

Медведь взревел от страха, рванул задними ногами и полез вверх, выволакивая за собой Игната. Сетку сорвало с головы, кафтан залепило медом. Пчелы грызли лицо. Насмерть загрызли бы, да с не меньшей -яростью напали на медведя. Медведь удирал, а Игнат вывалился из дупла и покатился по земле, давя пчел.

Полз, не видя белого света, глаза заплыли от пчелиного яда, полз из последних сил, уже и не думая живым быть. Полз, а реки нет и нет...

— Это что за зверь ползет?— раздался будто бы с неба голос.

Вспомнил бы Игнат ангела-хранителя, коего во всю жизнь не поминал, да раздался тут же смех.

— Ишь как меду наелся, бортник!

А другой голос, высокий, но властный, перебил смех:

— Человек гибнет! Тащи в воду!

Игната подхватили сильные руки и вот она, спасительная влага. Он потерял сознание.

Князю Дмитрию донесли, что Михаил побежал в Литву жаловаться великому литовскому князю Ольгерду Гедиминовичу, женатому на его сестре Ульяне, жаловаться и звать в поход на Москву. Дмитрий снесся с Олегом рязанским, позвал его на беседу. Уговорились встретиться на Оке. Гостя встретил на берегу. Руку подал, когда Олег из лодки на берег прыгал. Боярину Епифанию Коряеву подсобил княжий отрок Михаил Бренка. С Дмитрием его младший брат Владимир Андреевич.

Тут и заприметили, что свалился к реке, к самому песку будто бы куль да шевелится; то ли человек, то ли животное какое, непонятно кто! Отвлеклись князья, а с ними пошли к неизвестному предмету боярин Михаил Бренка, рязанский боярин Епифаний и гридни. Набрели на Игната, что в беспамятстве к воде добирался от медового дуба. Догадались, что бортник мед собирал, а пчелы его одолели. Отмачивали Игната в воде, отмахивались от пчел. Дмитрий не узнал Игната, да и сын родной не узнал бы, так опухло его лицо.