Элль Ньюмарк - Книга нечестивых дел

Я заглянул в светлую столовую. В комнате горело не меньше дюжины толстых восковых свечей. Синьор Ферреро с родными сидел за обеденным столом орехового дерева, залитый мягким светом, довольный, и предавался беседе. Я вжался в стену. До меня долетел аромат тушеной ягнятины и свежего хлеба, и я вспомнил, что не поужинал. Желудок свело судорогой, и я мечтал, чтобы он успокоился.

Синьора Ферреро рассказывала о своей перебранке с мясником. Она ни разу не упомянула его имени и называла исключительно il ladro — вор.

— Я не придумываю, — говорила она. — Он и мою сестру обманывает. Человек совсем зарвался и нечист на руку.

Муж пробормотал что-то в знак согласия.

Дочери говорили об учителях и школьных подругах. Представительницы нетитулованного дворянства, девочки, в отличие от детей аристократов — например дочери папы Лукреции Борджа, — никогда не будут свободно говорить на латыни и греческом, но они научились читать, писать и считать. Елена заявила, что хотела бы изучать астрологию, но отец ответил:

— Лучше почитай труды молодого польского ученого Коперника. Он предложил интересную теорию, согласно которой Земля вращается вокруг Солнца. Только не упоминай его имени при людях. Понятно? — В комнате наступила тишина, и я заглянул в окно. Сбитая с толку Елена смотрела на отца, маленькая Наталья легла щекой на стол и зевала. — Ладно, не важно, — продолжал синьор Ферреро. — Мы поговорим о Копернике, когда ты подрастешь.

Я слушал семейные разговоры о самых незначительных, обыденных вещах и ждал, когда старший повар объявит, что во дворце произошло убийство. Но он лишь посочувствовал жене и выслушал рассказы дочерей. Вскоре я понял, что он ждет, когда останется наедине с супругой. Какой отец решится обсуждать убийство в присутствии детей? Вскоре девочки отправятся спать, и тогда он обо всем расскажет синьоре Ферреро.

Через некоторое время я услышал скрип стульев, звяканье вилок и стук тарелок — это Камилла начала убирать со стола посуду. Я представил, как костлявые руки служанки складывают в стопку тарелки, ее суровое лицо, нос с горбинкой, редкие седые волосы, собранные в маленький пучок на макушке. Я много раз видел Камиллу рядом с тем столом. И снова почувствовал вину. Как я посмел шпионить за этими людьми? Кроме Кантерины, это была единственная семья, которую мне довелось знать. Позор! Если немедленно убраться, все будет выглядеть так, словно я здесь вообще не появлялся. Я начал пятиться от окна и вдруг услышал пение.

Помогая Камилле собирать посуду на поднос, девочки громко и дружно пели. Вскоре к хору присоединился сильный тенор синьора Ферреро, а затем — сопрано его жены. Даже Камилла начала подпевать своим сиплым голоском. Когда кто-нибудь фальшивил, остальные смеялись, и вскоре песня стала прерываться хохотом, дружескими подковырками и веселым звоном тарелок и столовых приборов.

При мне они никогда не пели.

При мне были вежливыми и степенными. Вели себя, как подобает хозяевам по воскресеньям, если в дом приходят гости-чужаки. Но в тот вечер, когда я не путался у них под ногами, они были просто настоящей семьей и, наевшись тушеной баранины, пели и смеялись, сбиваясь с мелодии и перебивая друг друга.

Я слушал из темноты — голодный и одинокий — и все понял. Я вовсе не был членом их семьи. Они меня так и не приняли — только терпели. Боль отторжения породила возмущение, и постепенно гнев, все усиливаясь, подавил угрызения совести. Чувство вины незаметно ушло.

Когда пение смолкло, синьора Ферреро повела дочерей наверх, и я снова заглянул в окно. Старший повар сидел за столом один, вертя за ножку полупустой бокал. Его хорошее настроение исчезло вместе с членами семьи, и он мрачно смотрел, как искрится вино, пока жена не позвала его спать.

Я наблюдай, как меркнет свет, пока синьор Ферреро задувает свечи, а затем услышал шарканье его подошв по лестнице. И, перевесившись через парапет балкона, стал разглядывать окна спален. Сначала я ничего не увидел, но через секунду за белыми муслиновыми шторами балконной двери мелькнули силуэты старшего повара и его жены. Я сел на парапет, уперся в камень коленями и еще больше вытянул шею.

Старший повар взъерошил волосы и раздраженно рубанул воздух ребром ладони. Жена стала его успокаивать, положила руки на плечи и легонько погладила. Что-то шептала на ухо, пока его поза стала не такой напряженной, он обнял ее и зарылся лицом в волосы. Они о чем-то говорили, но я не слышал — требовалось подняться выше.

Вдоль длинного балкона среднего этажа стояли глиняные горшки и вазы разных размеров — все с ярко-красной геранью. Самый большой был в высоту около трех футов, и я подумал: если на него встать и вытянуть руки, этого хватит, чтобы дотянуться до балкона спальни. Я распрямился. Горшок закачался под моими ногами, и я, с бьющимся сердцем, с трудом сохранив равновесие, потянулся и достал до кованых прутьев металлической решетки над головой.

Пока я подтягивался, цветочный горшок опять накренился, свалился набок, громыхая, покатился по лестнице и разбился внизу на брусчатке. Несколько осколков с плеском упали в воду. Я, затаив дыхание, повис между двумя балконами. Мышцы рук горели от напряжения, а я все сильнее сжимал железные прутья.

Старший повар бросился к балконной двери, и я услышал, как заскрипели ржавые петли.

— Кто там? — закричал он.

Черт побери!

Синьора Ферреро, судя по всему, не испугалась.

— Наверное, кошка свалила горшок с геранью.

— Будь неладны эти кошки.

— Завтра пошлю Камиллу к цветочнику.

Запястья мои онемели, пальцы стали соскальзывать с прутьев балконного ограждения. Я почувствовал, как под весом тела мои руки рвутся из плеч, но, спрыгнув вниз, произвел бы слишком много шума. Из спальни могли бы заметить, как я убегаю. Так что приходилось висеть.

Старший повар стоял в проеме открытой балконной двери и ворчал.

— Ох уж эта Венеция: ничего святого — одни коты и грешники. — Я представил, как он грозит кулаком в темноту. — Однако сегодня приятный ветерок с моря. — Он не стал закрывать дверь, и шаги его смолкли.

Мускулы рук стало сводить судорогой, я подтянулся, не обращая внимания на боль в ободранных ладонях, и, крепко стиснув губы, чтобы не застонать от напряжения, закинул ногу на сланцевый пол; раздался шорох, и синьора Ферреро проговорила:

— По-моему, этот кот добрался до нашего балкона.

Старший повар хлопнул в ладоши.

— Брысь!

Его жена рассмеялась, и звук заглушил шум, который я произвел, переваливаясь через балконное ограждение. Скрючившись за открытой створкой двери, я прижимался щекой к стене, пока не выровнялось дыхание и прохладный ночной воздух не остудил мое потное лицо.