Элль Ньюмарк - Книга нечестивых дел

Я выбрался из-под шлюпки и бросился к нему.

— «Черные плащи»…

Доминго предостерегающе поднял руку.

— Нам надо спешить. Капитан ждет.

В такой ливень на улице никого не было — только горбившиеся у входов в дома проститутки с намокшими волосами да два матроса, спешившие мимо, уткнувшись подбородками в воротники. Черные глаза Доминго блеснули из-под ресниц, но он не смотрел в мою сторону. Дождь струился по нашим лицам, ветер теребил волосы. На небе вспыхнула зазубренная молния, и над Венецией послышался глухой, словно львиный рев, раскат грома.

Мы подошли к судорожно раскачивающемуся у причала большому грузовому судну; волны били в его просоленный корпус. Доминго поднялся по трапу и махнул мне рукой. И в этот момент из пелены дождя появился Бернардо: промокший, весь в грязи, он ринулся прямо ко мне. Ткнулся мне в ноги, замурлыкал, коснулся холодным носом, поднял мокрую от дождя маленькую мордочку и посмотрел на меня своими огромными глазами. Кот преданно следовал за мной, когда мы бежали из дворца, спешил по улицам, нашел в церкви и вот теперь оказался рядом, когда я собрался подняться на борт. От его верности у меня сладко заныло сердце. Я взял его на руки и понес маленький клубочек по трапу.

Капитан не находил себе места — крутил головой, дергал усом. Он бешено замахал руками, требуя, чтобы я поспешил. Вгляделся в дождевую мглу у трапа на пристани и спросил:

— Где второй?

— Если вы ждали двоих, то должны вернуть половину денег, — ответил Доминго.

— Ах нет, я вспомнил, достаточно одного. Уходим! Вон с корабля!

Я тронул товарища за плечо.

— Спасибо, Доминго, ты спас мне жизнь.

Он сунул руки под мышки и потупился.

— Не за что. Удачи, Лучано.

— Я сказал — вон! — крикнул капитан и пихнул Доминго в грудь так, что тот скатился по трапу и скрылся в струях дождя.

У шкипера не было времени на сантименты.

— Ступай в трюм, пока кто-нибудь тебя не увидел! — подтолкнул он меня к низенькой двери. И только тут я вспомнил о письмах старшего повара в моем кармане. Их следовало отдать Доминго. Но капитан не позволил задержать корабль. — Хочешь дождаться «черных плащей»? Пошевеливайся!

Ту ночь я провел у едко пахнущих бочек. Их скрепляли железные обручи, настолько холодные, что, казалось, обжигали, когда я к ним прикасался. Я насквозь промок, продрог и беспрестанно трясся. Кончики пальцев онемели, и я дул на них, вспоминая детскую мечту — забраться на корабль и уснуть в сухом тепле между тюками с флорентийской шерстью под мерное покачивание на волнах. В этом трюме не было ни одного теплого предмета, кроме двух хрупких тел — моего и Бернардо. А груз профессионально упаковали для перехода по морю — в деревянные бочки, запечатанные смолой от влаги и соли.

Шторм раскачивал корабль с борта на борт и с носа на корму; меня подбрасывало и колотило то об одну, то о другую бочку. Подступила морская болезнь, я начал давиться, но в желудке было пусто. Во рту ощущался горький металлический привкус, и я часто глотал, чтобы от него избавиться.

Каким-то образом мне удалось сдвинуть несколько бочек в неровный круг, и мы с котом забрались в середину. Там было тесно, от бочек несло сыростью, холодные металлические обручи причиняли боль, но по крайней мере меня не швыряло словно тряпичную куклу. При первом приступе клаустрофобии я глубоко вдохнул и вернулся в настоящий момент. Очень нелегкий, но я его пережил.

Наш капитан, крепко держащийся на ногах бывалый морской волк, надежно упрятав меня в трюм, стал вполне дружелюбным. Принес мне краюху хлеба и полбутылки вина и веселым голосом пожелал спокойной ночи. Я знал, что мне надо поесть, хотел есть и попытался это сделать. Но как только вспоминал о старшем поваре, Марко и о том, что книга навсегда утеряна, не мог проглотить ни куска. Набивал полный рот, жевал мякоть для Бернардо, и кот лизал с моей ладони. Собрав все силы, чтобы не поддаться качке, я прижался щекой к дощатому полу. Бернардо привалился ко мне и старательно вылизывал лапы. Я вдыхал запахи соленой воды и вина, мокрой шкурки кота и влажной шерсти. От трения о шероховатый пол щека стала согреваться. Изнеможение даровало мне милосердное забытье, и я уснул.

А когда проснулся на следующее утро, шторм уже кончился и судно свободно скользило по легкой зыби. Мы с Бернардо поднялись на палубу. Я не знал, надо ли и дальше прятаться, но решил, что нет. Ведь я заплатил за проезд — то есть заплатил старший повар Ферреро. Свет ослепил меня, и капитан поздоровался с приветливой улыбкой. От его нервного тика не осталось и следа. Он боялся только в порту: ему бы не поздоровилось, если бы кто-нибудь заметил, что он присваивает деньги за провоз неожиданного пассажира. Но в море я был волен разгуливать где вздумается.

Мне никогда не приходилось видеть так много голубого пространства. В Венеции вдоль зеленых каналов стояли дома и загораживали горизонт. Порт был постоянно переполнен судами из разных стран, и лес мачт скрывал море.

Здесь же вода сливалась с небом, и голубизна простиралась на все триста шестьдесят градусов. Я вытянул руки и медленно сделал круг. Стараясь держать равновесие на мерно покачивающейся палубе, подошел к борту, взялся за поручень и бросил первый взгляд на мир за пределами Венеции. Хотел потрогать бескрайнюю голубизну и ощутил, как небо течет между пальцами. На мгновение мир показался мне добрым и бесконечным. Но вот мяукнул Бернардо и потерся о мою ногу, и все снова закружилось в скорбном круговороте. Покой бесконечных небес был всего лишь иллюзией.

Сзади подошел капитан и хлопнул меня по плечу.

— Если хочешь позавтракать, спускайся на камбуз.

Несмотря на угрюмое настроение, бодрящий морской воздух и упоминание о завтраке пробудили голод. В сложившихся обстоятельствах стремиться к еде казалось предательством, но мне захотелось есть. Я спустился вниз и оказался в помещении с низким потолком и длинным столом. Кок, бывалый моряк, подал мне миску с горячей овсяной кашей, а Бернардо поймал мышь, и мы оба принялись за еду. И хотя каша обжигала рог, я не чувствовал боли.

Это отмеченное грустью плавание было коротким и прошло без приключений. Голубизна стала цветом поражения, а соленый воздух — запахом потери. Когда мы вошли в порт, я оказался на улицах Кадиса, не зная, куда направиться и что делать. Нес Бернардо под мышкой, и кот, не ведая, что с нами происходит, блаженно мурлыкал.

В Кадисе невольно вспоминаешь Африку, и даже в то время мне бросились в глаза мавританские черты города. Я часто слышал фразу «Африка начинается на Пиренеях» и теперь воочию убедился, что это так. Мавры оставили в Кадисе неизгладимый след.

Я шел по пристани кишащего моряками убогого обветшалого порта, где к причалам примыкали улицы с барами и борделями. Я не говорил по-испански, но Кадис был многонациональным городом и там слышалась речь со всего света. Я то и дело спрашивал: «Здесь кто-нибудь говорит по-итальянски?» — и иногда получал ответ: «Да, земляк». Задавал вопрос о кораблях, отправляющихся в Новый Свет, и каждый раз мне отвечали: «Больше туда никто не ходит». Колумб совершил свое последнее плавание из Кадиса в 1493 году. Кто-то предложил мне отправиться в Лиссабон и разыскать капитана Америго Веспуччи. [49] Америго Веспуччи (1454?—1512) — итальянский мореплаватель, участник испанской и португальской экспедиций к берегам Америки; первым предположил, что это новая часть света. Но я не знал, где находится этот Лиссабон.