Генри Хаггард - Мари

Затем все мы удалились, оставив Марэ режущим табак.

В воскресенье я встретил Марэ, гуляющего вокруг лагеря, сопровождаемого охраной, которую назначил Ретиф. К моему удивлению, он приветствовал меня почти ласково.

— Аллан, — сказал он, — ты не должен неправильно понимать меня. Ведь в самом деле я не желаю зла Мари, которую люблю больше всего в жизни. Один Бог знает, как я люблю ее! Но я дал обещание ее двоюродному брату, Эрнану, единственному ребенку моей единственной сестры, и не могу нарушить это обещание, хоть Эрнан и разочаровал меня во многом… Но, если он и плохой, то это происходит от его португальской крови, каковая является несчастьем, которому он не может помочь, не правда ли? Однако, пусть он и плохой, я, как человек, обязан сдержать свое слово, не так ли? Также, Аллан, ты должен помнить, что ты — англичанин, и, хоть сам ты и хороший парень, но это уж такой недостаток, который я простить не могу… Тем не менее, если уж суждено, ты должен жениться на моей дочери и выводить с нею английских детей. О небо! Подумать только: английских детей! Ладно, уж тут не о чем говорить… Но забудь о словах, сказанных мною Мари! По правде сказать, я сам не могу их точно вспомнить. Когда я сержусь, какой-то поток крови заливает мой мозг и тогда я забываю все, что я сказал, — и он дружелюбно протянул мне руку.

Я пожал ее и ответил, что я так и понял, что он был вне себя, когда произносил свои ужасные проклятья, которые мы оба — и Мари и я — хотели бы забыть.

— Я надеюсь, что завтра вы придете на нашу свадьбу, — добавил я, — и смоете свои слова отцовским благословением.

— Завтра? Неужели вы действительно собираетесь жениться завтра? — воскликнул он и его болезненное лицо нервно задергалось, будто по нему пробежала судорога.

— О, Боже! Ведь я мечтал совсем о другом мужчине, которого хотел бы видеть рядом с Мари во время бракосочетания… Но его здесь нет, он опозорил меня и покинул. Хорошо, я приду: если мои тюремщики позволят это. До свидания, ты, счастливый завтрашний жених, до свидания…

Затем он круто повернулся и удалился, сопровождаемый охранниками, один из которых покрутил пальцем возле виска, когда проходил мимо меня.

Я полагаю, что это воскресенье показалось мне самым длинным в жизни. Фру Принслоо запретила даже мимолетную встречу с Мари, из-за какой-то причуды, засевшей в ее мозгу, что это или неприлично, или грозит несчастьем — я уже забыл, — если жених и невеста будут общаться накануне свадьбы. Так что я занимал себя, чем только мог. Написал длинное письмо отцу, рассказав обо всем, что произошло, и отметив, как я опечален, что он не может присутствовать, чтобы лично сочетать нас и дать отеческое благословение… Я отдал это письмо торговцу, отправлявшемуся к заливу, упросив его переслать письмо адресату при первой же возможности. Исполнив этот долг, я осмотрел лошадей, которых брал в Зулуленд, целых трех, две для меня и одна для Ханса. Также и седла, седельные сумки, ружья и патроны были подвергнуты осмотру, что отняло некоторое время.

— Вы собираетесь провести странную витреброодсвиик (неделя белого хлеба, или, другими словами, медовый месяц), баас, — сказал Ханс, искоса поглядывая на меня своими маленькими глазками, в то же время растягивая оленью шкуру, которая должна была служить чепраком. — Ну, если уж я женился бы, я б остался со своей милой на несколько дней и уехал бы только тогда, когда она надоела бы мне, особенно если ехать надо в Зулуленд, где так любят убивать людей…

— Я полагаю, что ты не поехал бы, Ханс… Так же не поехал бы и я, если бы смог, в этом ты уж будь уверен! Но ты же видишь, комендант хочет, чтобы я был его переводчиком, и поэтому мой долг — ехать с ним.

— Долг… А что такое долг, баас? Любовь — вот это я понимаю… Это ведь из-за любви к вам я еду с вами. Правда, и из-за страха, чтобы вы меня не отлупили, если я откажусь с вами ехать. В другом случае, я, конечно, остался бы здесь, в лагере, где много еды и мало работы, что, будь я на вашем месте, обязательно сделал также из любви к этой белой мисси… Но долг… долг — фуй! Это какое-то глупое слово, которое заставляет человека поступать против своего желания и оставлять свою любимую девушку другим…

— Конечно, ты не понимаешь, Ханс, как и другие цветные люди, что такое благодарность и благородство. Но что ты думаешь о предстоящей поездке? Ты боишься чего-нибудь?

Он пожал плечами.

— Немного, может быть, и боюсь, баас… В конце концов, мне следовало бы бояться, если бы я думал о завтрашнем дне, чего я не делаю, ибо для меня достаточно сегодняшнего дня. Дингаан не особенно хороший человек, баас, ведь вы видели это, не правда ли? Он — охотник, который знает, как брать след. Кроме того, в его распоряжении находится баас Перейра, чтобы помогать ему. Так что вам было бы более уютно здесь, целуя свою мисси Мари. Почему бы вам не сказать, к примеру, что вы подвернули ногу и не можете ехать?… Ведь вам не поставило бы много хлопот походить денек-другой на костыле, а когда комендант уедет далеко, ваша нога сможет сразу выздороветь и вы выбросите свою палку.

— Изыди, Сатана, — пробормотал я про себя и уже готов был дать Хансу достойную отповедь, когда вдруг вспомнил, что у бедного парня совершенно иной взгляд на вещи, и передумал. Ведь он вел этот разговор из-за любви ко мне, думая только о моей безопасности! Предстоящая дипломатическая миссия к Дингаану вызывала у него, безусловно, единственную мысль, что это дело рискованное. Так что я сказал только следующее:

— Ханс, если ты боишься, то тебе лучше остаться здесь. Ведь я могу легко найти и другого ординарца…

— Баас сердит на меня, что я так говорил? — спросил готтентот. — Разве не был я всегда верен ему? А если мне суждено быть убитым, то какое это имеет значение? Разве я не говорил вам, что никогда не думаю о завтрашнем дне и что мы все когда-нибудь должны отойти к вечному сну? Ну, чтобы баас снова не побил меня, я пойду с ним. Но, баас, — это он сказал льстивым тоном, — вы должны дать мне немножечко бренди, чтобы мог сегодня вечером выпить за ваше здоровье. Это очень здорово — выпить, когда тебе предстоит быть мертвым, задолго перед тем, как это произойдет… Будет приятно вспоминать об этом, когда ты уже станешь привидением, или ангелом с белыми крыльями, таким, о каких обычно рассказывал старый баас, ваш отец, в воскресной школе…

Видя полную бессмысленность в продолжении разговора, я поднялся и ушел, оставив Ханса заканчивать наши приготовления.

В этот вечер в лагере состоялось молитвенное собрание, и, хотя не было пастора, один из старых буров занял его место и читал молитвы, сначала примитивные и даже абсурдные, но к концу достаточно сердечные. Я припоминаю моления о безопасности для тех, кто уезжал с миссией к Дингаану, а также и для тех, кто оставался здесь. Увы! Эти молитвы не были услышаны, ибо той Силе, к которой он обращался, угодно было отдать иное распоряжение…