Алан Берджесс - Гибель на рассвете.Подлинная история убийства Гейдриха

Госпожа Фафка поблагодарила его и сказала, чтобы о талонах на питание он не беспокоился. Эти двое ребят не должны разлучаться: они вместе работают над выполнением одного спецзадания. Если он сможет предоставить им жилье, то получит продовольственные карточки.

— Тогда нет вопросов, — сказал профессор Огоун. — Пусть живут, а мы сделаем все возможное, чтобы оказать им гостеприимство. — Он знал, когда говорил это, что укрытие незарегистрированных лиц карается смертью, что всякая деятельность против рейха карается смертью. И не имеет значения, насколько важна эта деятельность, — она карается смертью его и всей их семьи. Но, как философствовал профессор Огоун, то, что ты являешься чехом — карается необходимостью не упускать такие возможности. В том случае, если вы желаете сохранить уважение к самому себе.

Его младший сын должен был начать учебу через полмесяца.

Старший сын был отличным спортсменом, постоянно занятым в школьных соревнованиях. Как глава семьи, он подвергал риску их жизни. Но он считал своим моральным долгом поступить именно так, а не иначе.

Его жена — мягкая, спокойная, деликатная женщина — не стала возражать, узнав об этом. Когда Ян и Йозеф переехали к ним, она устроила вокруг них много суеты. Надо признать, они были идеальными гостями: уходили из дома рано, в шесть часов утра, и не возвращались до вечера. Всем, чем могли, помогали по хозяйству. Двое сыновей Огоунов тоже были очень взволнованы тем, что у них живут парашютисты.

Из посещений дядюшки Гайского, человека, в конце концов, такой же ученой профессии, как и он сам, профессор Огоун получил весьма ясное представление о том, что готовится.

В его доме они устроили что-то наподобие игры: установили правила, договорились об опознавательных знаках и знаках тревоги, заготовили ответы на случай, если что-то сорвется.

А вечерами они иногда играли в шахматы и говорили о том, что будут делать «после войны».

В тот день профессор Огоун, сидя погруженный в свои мысли, слушал спор Индры и дядюшки Гайского, Яна и Йозефа, Опалки и Валчика, тяжело вздыхал, и подавлял гнев, не давая ему выплеснуться наружу. Он плохо себя чувствовал. В последнее время профессор Огоун был болен — лежал в постели с воспалением желчного пузыря. Дядюшка Гайский во время своих посещений принимал вид доктора, специалиста по таким заболеваниям. Он всякий раз заходил и беседовал с профессором Огоуном.

Профессор Огоун снял очки, протер их толстые стекла своим батистовым носовым платком и снова надел на свой тонкий ученый нос. Он взял свою авторучку. Отвинчивая колпачок, заметил при ярком свете, что маленьких коричневых пигментных пятнышек на его руке стало как будто больше. Профессор вздохнул и подумал, что годы не красят человека.

Он открыл блокнот и начал писать быстро, но аккуратно, тщательно выписывая каждую букву, что всегда отличало его почерк. Он считал своим долгом записать и оставить отчет о происходящих в эти дни событиях. История все фиксирует в своем календаре насилия. Он не может изменить ход событий, в которые он, как и остальные, оказался вовлечен. Профессор Огоун изучал ситуацию объективно и беспристрастно, как какой-нибудь химик изучает химическую реакцию. Если опустить синюю лакмусовую бумажку в раствор кислоты, она станет красной. Если нагреть гремучую ртуть, произойдет взрыв. Уравнение и результат известны. Он наблюдал, как это человеческое уравнение составляется перед его глазами. И очень боялся результата.

Поэтому он должен был записать эту историю, пока не поздно. Он заранее выбрал место, где зароет свои записи — в одной точке на футбольном поле, где успешно выступает его младший сын в качестве правого полузащитника. Для хранения рукописи у него была приготовлена жестянка от бисквитов.

Даже если бы профессор знал, что во время последнего боя за Прагу футбольное поле превратится в горелое месиво, и от его бесценных бумаг в жестяной банке останется лишь горсть пепла, его бы это не остановило. Если бы он также знал, что многие месяцы в психиатрической клинике будет дрожать от страха за свою жизнь, то не отложил бы перо в сторону. Заполнение страниц красивым мелким почерком приносило какое-то успокоение его душе. Должен же был кто-то оставить отчет о том, что они собирались сделать, и о чем говорили там, в его столовой. А должен был сделать это не кто иной, как он, потому что он основательно верил в неотвратимость их задачи и в благородство их целей.

Индра помнит, что во время тех разговоров в столовой Ян возражал против того, что дядюшка Гайский все время употребляет слово «убийство». Сам Ян никогда не пользовался таким термином в связи с Гейдрихом. Индра понимал его чувства. Они с Йозефом думали об этом по-другому. Это была необходимая работа, как раздавить вредного слизняка или прихлопнуть муху, разносящую чуму.

Завтра, если все будет хорошо, двое из них будут стоять на трамвайной остановке в Холешовице и разрушительным шквалом пулеметного огня загонять их жертву в свой, заранее отведенный и специально подготовленный угол ада.

Убийство? Ну нет! Это просто тщательно организованное правосудие. Если какой-то человек и заслуживает смертной казни, то это рейхспротектор Чехословакии Рейнхард Гейдрих.

Возмездие? Так говорил дядюшка Гайский. Конечно, это будет возмездием. Это война. В драке случается всякое. Ян признался Индре, что иногда он сомневается, обладает ли дядюшка Гайский достаточной «ненавистью», которая в Яне и Йозефе действует как своего рода закваска, возбуждающая каждое их слово и дело. Может быть, он слишком ученый? Дядюшка Гайский не прошел тех горьких разрушительных испытаний, которым были подвергнуты Ян с Йозефом. С их прибытия в Прагу он был отличным «адъютантом», помогая им разными способами, и, очевидно, был так же предан, как и они, задаче уничтожения Гейдриха. Но по мере того, как акция становилась определеннее, его решимость начинала колебаться. Он все больше говорил, что дело надо «отложить».

Индра видел, как Ян отводит взгляд от дядюшки Гайского и смотрит в окно на голубое небо. Весна в Праге была в полном разгаре, и солнце прорывалось сквозь окно золотым потоком.

Этот поток разрезал точно пополам ковер в столовой, так что дядюшка Гайский, шагая, оказывался попеременно то в глубокой тени, то весь в золоте солнца.

Лейтенант Опалка, Валчик, Йозеф и Ян изложили свои точки зрения, а дядюшка Гайский продолжал стоять на своем. Индра понимал, что их уже ничто не остановит. Они и так долго ждали. Пулемет Стена и заряженный магазин уже были аккуратно уложены в сумку Йозефа. Две ручные гранаты лежали у Яна на дне портфеля, холодные, как огурцы, но значительно более смертоносные.