Понсон дю Террайль - Капитан Мак

С самого начала этой сцены, немыми свидетелями которой были Лоредан и Сара, лицо девушки отражало все чувства Мака, но под конец она погрустнела.

— Что же будет с нашей любовью? — думала она. — Сын такой знатной дамы захочет ли жениться на дочери ювелира Лоредана?

Но ей недолго пришлось страдать.

— Дай я еще раз тебя обниму, — говорила мадемуазель де Бовертю. — Я так давно мечтала об этом дне и сберегала до него всю нежность своего сердца!

— Матушка! — ответил Мак, подставляя, как ребенок, лицо поцелуям матери. — И я тоже, представьте себе, не раз целовал ваш портрет, представляя себе, какое счастье целовать свою мать!

— Дитя мое дорогое!

— Ах, вы даже не представляете себе, насколько сегодня счастливый день! Дорогая Сара, подойдите и скажите моей матушке, что теперь у нее будет двое детей, которым очень нужна ее любовь!

Сара, покраснев, подошла к ним.

— Она полюбила меня, — продолжал Мак, — когда я был бедным наемным солдатом, она спасла мне жизнь. Ее отец с радостью отдал ее мне. Матушка, вы ведь тоже будете счастливы назвать ее дочерью?

— Дитя мое, — ответила мадемуазель де Бовертю, — не скрою, думая о тебе, я надеялась, что ты сделаешь блестящую партию, достойную нашего дома, достойную, — тут она понизила голос, — твоего отца, но Господь судил иначе, и нужно, чтобы та, которая была твоим ангелом-хранителем в трудные времена, оставалась им и в счастливые.

И она привлекла к себе взволнованную Сару и нежно ее поцеловала.

Мак сиял.

— А теперь, — продолжала мать Мака, — нужно немедленно известить обо всем кардинала. И есть еще одна особа, чьего соизволения мы должны испросить.

— Кто же это, матушка?

— Король, дитя мое, — еле слышно прошептала мадемуазель де Бовертю, — твой брат!

— Мой брат?! — воскликнул громко Мак, не будучи в силах сдержаться. — Так я — сын Генриха Великого?!

Мадемуазель де Бовертю склонила голову.

— Не нужно об этом говорить, — сказала она. — Сохраним это втайне.

Читатель догадывается, как прошел остаток вечера.

Мать и сын обменялись несчетным числом поцелуев.

Может быть, Саре и казалось, что, не будь здесь мадемуазель де Бовертю, Мак уделял бы ей больше внимания, зато теперь она знала точно, что у нее достанет времени взять свое.

Приключения капитана Мака на этом месте подходят к концу.

А бывает ли у истории лучшая развязка, чем счастье?

Пока комендант крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель вместе с матерью, с которой он больше не расставался, делал последние приготовления к) свадьбе, правосудие не дремало и занималось делами некоторых действующих лиц этой истории.

И в одно прекрасное утро на том самом месте, где дон Фелипе хотел воздвигнуть виселицу для Мака, было воздвигнуто одиннадцать виселиц. Они ждали одиннадцать заговорщиков, одиннадцать предателей, хотевших продать Францию иностранной державе.

Будем честны. Кроме дона Хиля, все они умерли храбро.

А некоторое время спустя, Мак заступил на свою должность. В крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель это был настоящий праздник: новый комендант был так молод и хорош собой, вид у него был бравый, а об руку с ним шла такая красивая жена — они повенчались еще перед отъездом из Парижа.

Мак и надеяться не смел на столь пышное торжество.

Даже его преосвященство кардинал Ришелье в знак признательности почтил свадьбу своим присутствием. Там был и сам король, потому что мадемуазель де Бовертю все ему рассказала.

И хотя Мак был полностью поглощен своим счастьем, он не раз во время церемонии всматривался в лицо короля, пытаясь понять, утешился ли Людовик после отъезда доньи Манчи.

Лицо короля стало спокойным. По-видимому, он был счастлив избавиться от мучивших его угрызений совести по поводу супружеской измены.

Испанка все угадала правильно. Она хорошо его знала!

Бедная донья Манча!

И сам Мак, не успев приехать в Ла-Рош-Сент-Эрмель, уже и думать забыл о своей возлюбленной на час. Счастье обладать Сарой вытеснило из его сердца все прошлое.

Мадемуазель де Бовертю так и светилась счастьем. Прежде всего, нужно сказать, что теперь она носила другое имя. Его величество король Генрих IV почтил ее своим вниманием, охотясь в Бюри. И Людовик XIII, протягивая ей в церкви перо, сказал:

— Госпожа баронесса де Бюри, будьте добры поставить подпись…

Король хотел, чтобы мать Мака не имела повода краснеть…

И, если бывший капитан перед всем светом носил имя и титул матери, он настоятельно требовал, чтобы в семейном кругу его называли прелестным именем «Мак», под которым он узнал Сару и обрел свою мать.

На своем гербе он также приказал изобразить мак, и не было для него большей радости, чем видеть летом Сару с этим цветком в волосах, когда она подходила, чтобы он ее поцеловал.

Впрочем, вокруг Ла-Рош-Сент-Эрмели во время созревания хлебов все поля краснели маками, и цветы стояли всюду — на окнах, в жардиньерках, в вазах на каминах, и все, казалось, пело: «Мак, мак!»

На семейном совете было решено, что первого сына назовут Маком, а второго — Васильком.

— Ну, а третьего будут звать Генрихом, — говорила баронесса де Бюри, бывшая мадемуазель де Бовертю, все еще не забывшая отца своего любимого сына.

Короче, только одно сердце в Ла-Рош-Сент-Эрмели не пело от счастья, и это сердце билось в груди бедной Перинетты.

— Ах, не вернется мой Сидуан! — вздыхала она.

Ведь в то время железных дорог еще не придумали, и от Парижа до Пиренеи было не близко.

А для Сидуана дорога с юга на север оказалась еще длиннее дороги с севера на юг, потому что туда он ехал на великолепных лошадях доньи Манчи, а обратно — на тяжелых и медлительных почтовых клячах.

И все же в один прекрасный день у подъемного моста крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель прогремел и замолк колокольчик.

Перинетта уже была на мосту.

Они закричали в одну и ту же секунду:

— Сидуан!

— Перинетта!

И отныне капитана Мака окружали только счастливые лица.