Виктор Смирнов - Милосердие палача

Конек Кольцова бежал рядом, привязанный к задку линейки. Была бы упряжь, его можно было бы пристегнуть к одной из оглобель – и гнедой стало бы легче. Но упряжи не было.

Миронов, погоняя тяжело бегущую лошадку, шептал себе под нос какие-то слова. Кольцов разобрал только: «Я им, видишь ли, нанялся…» и «Скоро они меня в красные герои запишут».

Утро осветило плоскую зеленую равнину, которой, казалось, не было конца и края, и лишь в дальней дали, в голубой дымке, вырисовывались невысокие холмы. До них было еще ехать и ехать…

Но доехали до холмов. На одном из них темнел ветряк, крылья его из-за отсутствия ветра были неподвижны. А впрочем, и молоть было уже нечего. Прошлогоднее зерно кончилось, а нового еще не дождались.

Дорогу то и дело перебегали суслики: у них была утренняя суета. Но некоторые стояли возле своих норок на часах, сложив на груди лапки и живо интересуясь природой и всем, что творилось вокруг. Время от времени они перекликались. И в этом их пересвистывании ощущалась какая-то тревога. Человек ушел отсюда, оставив незасеянными поля – и теперь им грозил недостаток корма.

– Хлеб войны, – отвечая каким-то своим мыслям, мрачно сказал Миронов.

– Вы имеете в виду лебеду? – спросил Доренгольц.

– Сусликов. На будущую весну эти суслики очень пригодятся. Будут спасать от голода. Мясо ничего, съедобное.

– Вы ели?

– Я все ел. У меня веселая биография, – ответил Миронов.

– Я своим рабочим давал по полтора фунта говядины в день, – сказал Доренгольц. – Когда была посевная или уборка.

И замолчал, прислушиваясь к музыке кузнечиков, которые уже обсушили свои крылья. Потом продолжил:

– Боже мой, какая была степь весной, когда меня вывозили папенька и маменька. Какие цветы! Вначале желтые и красные тюльпаны, брандушки, розовые бульбокодии, белые шафраны, а чуть позже начинались гиацинты и кроваво-красные пионы… Мне казалось, что жизнь летом будет необыкновенно красивой. Но потом вдруг все рыжело и потухало, становилось скучным, однообразным… Майн готт! Так и моя жизнь!..

Миронов хотел что-то сказать, но промолчал. Насторожился и Кольцов, придерживая Шоша под мешковиной, но так, что его в любое мгновение можно было достать.

Далеко, за дубняком, виднелось большое село с журавлями колодцев, с веселыми белыми хатками под камышом. А совсем близко, из зарослей бурьяна, молочая и дикой конопли, показалось им, торчали какие-то чучела. Затем эти чучела зашевелились, шляпы их поплыли по направлению к дороге и вновь застыли. Люди в зарослях еще какое-то время изучали линейку, количество седоков и вообще возможную их боеспособность. Затем, уже достаточно смело, на дорогу вышли шестеро или семеро сельских хлопцев с винтовками и обрезами. Видимо, это были «ночные махновцы», из числа тех селян, которые днем работают, а вечером превращаются в махновских бойцов и разведчиков. Или просто в грабителей.

Миронов притормозил.

– Хто такие, куды? – спросил самый старший.

Винтовки парни держали небрежно дулами вниз: уж больно смирно и безобидно выглядели проезжающие.

Кольцов чуть напрягся и нащупал обе рукояти Шоша. С такого расстояния он скосил бы всю группу одним магазином. Но стрельба вблизи села была бы не лучшим выходом.

И тут свои способности проявил бывший «граф», ныне ездовой. Он бойко заговорил по-украински, чисто, щиро, без москальского акцента, со снисходительно-повелительными интонациями.

– Хто тут грамотный, пановэ? – спросил он.

Один из парней выступил вперед. Миронов протянул ему пропуск, подписанный Задовым. Видимо, имя и подпись Задова были достаточно известны в этих краях. Хлопец объяснил своим друзьям:

– От Левы Задова громадяне, – он снял свою соломенную шляпу. – Хай йидуть!

– Був тут хто пэрэд намы? – спросил Миронов.

– Красный патруль пройшов, до нас в село заезжали, коней поилы. И дали поскакалы, чи не в Гуляйполе? И щэ по старому шляху на Ново-Патриковку пройшла полусотня красных, – обстоятельно рассказывал парубок. – На добрых конях. И щэ з нымы две брички, тачанка. Вроде как наших в плен взялы, бо ти звязани.

– Когда?

– Часа пивтора назад. Можэ, трошки поболее.

– Спасибо.

Миронов эффектно прикрикнул на свою гнедую, добавив к выразительным словам удар концами вожжей по крупу. Гнедая нехотя и устало потянула линейку.

Парубок, придерживаясь за деревянный бортик, продолжал идти рядом:

– А вчора якась красна часть в селе была, хлеб отняли, почти весь, шо намолотили. Мы пробовали ихнему командиру, Мехлис по фамилии, стариков делегацией послать, шоб, значить, разобъяснить, шо без хлиба ми з голоду вымрем. Так этот Мехлис чуть наших дедуганов не пострелял…

Конячка под горку пошла быстрее, и парубок убрал руку, стал отставать, но продолжал:

– Вы батьке чи Левке скажите, шо нас в селе – не меньше ста хлопцев, ждем сигнала! Оружие есть!..

– Сгода! – отозвался в ответ Миронов.

Когда они на достаточное расстояние отъехали от махновского села, Кольцов угрюмо сказал:

– Они нас порядком опережают!

– Сейчас подумаю, где можно сменить линейку на тачанку и взять пару свежих лошадей, – сказал Доренгольц. – Версты через четыре будет Лихолетовка, там мой старый знакомый Безвуляк поможет.

– К сожалению, это уже ничего не даст.

– В таком случае, я освобождаю вас от лишнего груза! – Доренгольц решительно обернулся к Миронову: – Остановите!

Он молодо спрыгнул на землю.

– Карл Иоганнович! – сказал Кольцов. – Мы с «графом» благодарны вам…

– Прошу меня не оскорблять! – обиделся Миронов. – Хотя к словам благодарности я целиком присоединяюсь.

– Без вас нам было бы плохо, особенно ночью, мы действительно могли заблудиться. И все же, может, поедете с нами дальше? Ну что вам там, в имении, делать? А так – будете с нами!..

– С кем? С красными? – спросил немец. – Спасибо. Вы все хорошие люди. Но мне кажется, вы творите только начало своей истории, совершенно не заботясь о ее конце.

– По пути доспорим, Карл Иоганнович! – предложил Кольцов.

– Нет, спасибо.

– Вас там убьют. Одного. В имении. Или махновцы, или какие-нибудь грабители.

Доренгольц равнодушно пожал плечами:

– Какая разница. И все же я буду лежать ближе к своим.

Он не стал прощаться, возможно, чтобы не показать свою слабость и не разрыдаться. Просто взял с линейки свой небольшой, какой носят земские врачи, саквояжик и, не торопясь, пошел обратно по дороге.

Миронов тронул лошадь. Но, несмотря на то что линейка сильно полегчала, шаг у гнедой становился все более ленивым. Пот мыльным раствором покрывал ее бока. Следовало было бы впрячь вместо гнедой кольцовского Буяна, но Павел приберегал коня.

– Мы их уже все равно не догоним, – сказал Кольцов.