Виктор Смирнов - Милосердие палача

Махно между тем разбил преследователей и решил снова захватить свой любимый город, который, конечно, стал намного беднее, но при белых вновь как бы расцвел поздним осенним цветом. В те сентябрьские дни в Екатеринославе гремела и шумела знаменитая капустная ярмарка, на которую отовсюду съезжались тысячи «дядьков», вышагивая в своих юфтевых тяжелых сапогах рядом с телегами, донельзя нагруженными капустными кочанами.

Полковник радовался возрождению торговой славы города. Но в одно прекрасное очень-очень раннее утро из капустных возов вылезли хлопцы, вооруженные с головы до ног. «Дядьки» тоже преобразились и ухватили кто карабин, а кто и «льюис» – и пошли по улицам, уничтожая всех, хоть как-то походивших на деникинцев, забрасывая гранатами гостиницы, где ночевали военные и беженцы. Вот там-то Задов и взял в плен шестьсот офицеров-тыловиков и порубал их в назидание фронтовикам.

Почти месяц хозяйничали махновцы в городе и довели его до состояния столь плачевного, что, когда Слащев со своим корпусом пришел с фронта вышибать хлопцев, в помощь ему неожиданно взялись за оружие рабочие. Но это опять-таки печальный финал анархической сказки, а начало было, как всегда, театрально-эффектным.

Что-то придумает Махно на этот раз?

Кольцов то засыпал, то просыпался – и являлись ему то ли наяву, то ли во сне какие-то опереточные «дядьки» в шароварах с мотней до земли, в свитках, совершенно театральные, но с настоящими винтовками, и прыгали они с какого-то возвышения, как со сцены, в зрительный зал, где сидели невооруженные люди, все еще от непонимания аплодируя этому красивому действу…

На следующий день Кольцов был еще в нескольких учреждениях и добился того, что с эшелона, проходящего через Пологи, сняли и доставили в Харьков два двухбашенных броневика, которые, как известно, если расставить их в нужных местах, могут заменить собою полк. Это уже было серьезно. Это уже походило на дело.

Вечером Павел набрался мужества и отправился из гостиницы к Ивану Платоновичу. Он знал, что Старцев звонил в «Бристоль». Не появляться дольше у Старцева было неудобно.

Перед заходом солнца прошел небольшой дождь, и от улиц несло прибитой пылью, а тополя на Рымарской запахли вновь смолисто и свежо, как весной, когда только развертывается липкий, блестящий лист.

Кольцов сделал небольшой крюк, прошелся мимо неосвещенного, темнеющего, как лесная гряда, университетского сада, который спускался к Клочковской улице и там терялся где-то в низине. От Клочковской тянуло болотом, рекой, и Кольцов невольно вспомнил свое заключение на реке Волчьей, у Махно.

Кто знает, что скрывает этот сад, запущенный в годы войны и больше похожий на лес? За ночь он может скрыть целый полк.

Патрули боязливо проходили здесь серединой улиц, а по бокам, по подворотням шмыгали какие-то типы в низко надвинутых картузах, стараясь не попасть под свет редких фонарей.

Кольцов держал руки в карманах, сняв с предохранителей оба пистолета. На этот раз он ни на какую удочку не поддастся. Странно, он был в центре Украины, в ее столице, но чувствовал себя так же, как на Волчьей, даже беспокойнее. Там хоть была какая-то определенность, там все было чужое, враждебное – здесь же он не понимал, среди кого находится. Если подойдут двое и попросят табачку для закрутки, то что же: открывать по ним огонь, не подпуская вплотную или же достать кисет? Все надо решать интуицией, в доли секунды.

По Никольской, от маленького скверика у площади Святого Николая, уже хорошо знакомой ему дорогой Павел отправился вниз. Церковь Святого Николая, где когда-то, перед Полтавской битвой, молился Петр Первый, была темна и молчалива. Последним указом, неизвестно кем подписанным, должно быть Раковским, в городе запрещались церковные звоны, и храм, запущенность и облупленность которого высвечивал единственный фонарь в сквере, был молчалив и безлюден – только нищие на паперти сидели даже поздно вечером, дожидаясь неизвестно чего. Нищих было много, голод согнал их вместе: так сбиваются в зимнюю стаю вороны, когда с морозами исчезает еда.

А может, это и не нищие вовсе? А полурота замаскированных махновских разведчиков? Очень даже возможно… Но Кольцов обругал себя: вот он и становится той пуганой вороной, которая боится куста. По дуге Николаевской улицы он спустился к дому Старцева, но сразу входить не стал. Пошел к берегу Харьковки, взглянуть на хибару Лены. Увидел приземистый домишко: сквозь темноту, подчеркиваемую еще слегка светящимся небом, было заметно, как он осел на один бок.

Окна в хибаре не светились. Или спят, или экономят свои лучинки. Все сейчас приходится экономить. А может быть, их здесь уже нет? Уехали… Кольцов ощутил неожиданную боль. Он не хотел, чтобы Лена уехала. И боялся встречи с ней.

«Нет, не сейчас. Не сегодня».

Он повернул обратно к дому Старцева. Линия хибарок резко оборвалась и перешла в стену высоких, двух– и трехэтажных домов. Редко где виден был огонек в окошке. Электричество сюда не подавали, берегли последние мощности электростанции для центра, для всяких военных и штабных учреждений.

Подъезды в домах были высокие, похожие на порталы, но Кольцов знал, что почти все двери заколочены: люди почему-то стали использовать черные ходы, со дворов. Революционная мода. Парадный подъезд становился нелеп, как смокинг или галстук. Его отнесли к буржуазным пережиткам. Тем более что следить за чистотой парадных подъездов стало некому: дворников заменили общественными дежурными.

Кольцов усмехнулся. Какими ясными казались ему те мартовские, а потом ноябрьские утра семнадцатого года, когда скинули царя, а затем объявили переход к социализму. Казалось, один шаг до счастья. Стоит только протянуть руку. Но вот прошло три года, и не стало даже электричества. Ну что ж, с пути не свернешь! Надо надеяться на план ГОЭЛРО, над которым якобы начал работать сам Ленин. Вот когда загорятся огни даже в селах, которые сейчас под махновцами! Свет вытеснит тьму!..

Возле одного из подъездов, у закрытой высокой двери с выбитым витражным стеклом вверху, Кольцов увидел какую-то огромную, массивную, словно впечатанную в дом фигуру. У нее, несомненно, были человеческие очертания, но ее неподвижность наводила на мысль о том, что это, возможно, каменное или бетонное украшение дома, некое подобие средневекового рыцаря, которых ставили у подъездов или на уровне бельэтажей нувориши – владельцы шахт, рудников, железных дорог.

Статуя шевельнулась, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь, однако, сделать хотя бы шаг. Кольцов мгновенно вытащил один пистолет, а второй продолжал держать в кармане, направив дулом на странную гигантскую фигуру. Некоторое время он стоял, замерев, пытаясь разгадать дальнейшие действия незнакомца.