Виктор Смирнов - Милосердие палача

Кольцов промолчал.

«Что, и тебя одиночество гложет? – хотел спросить Иван Платонович. – Оно такое, одиночество, хоть ты завали себя делами, а оно живет внутри этих дел, как древоточец. И гложет, и сверлит. Уж я-то знаю. Хотя с возрастом его переносить легче. Образуется привычка. Даже привычка беседовать самому с собой. И постепенно становится страшновато ошибиться в поисках спутницы. Вдруг получишь рядом на все годы чужого человека? Мне легче, Паша! Я все это понимаю и остерегаюсь. А вот в твои годы…»

Но ничего этого не сказал Иван Платонович. Не было времени на такие беседы. Он извлек из кармана свои большие, тяжелые серебряные часы, которые получил как награду еще в те времена, когда работал археологом и преподавал в Харькове и Симферополе.

– Все, Паша! Истекли наши с тобой двадцать минут. Иди! Я же понимаю…

Старик протянул Павлу связку ключей:

– Прошу тебя, Павел, забудь ты свой «Бристоль», это холодное казенное пристанище. Живи здесь. И тебе будет хорошо, и мне спокойнее.

Прощаясь, они обнялись и троекратно по-русски расцеловались. Никто из них и предположить не мог, что жизнь вскоре сделает крутой зигзаг, и следующая их встреча состоится через не такое уж долгое время – и где? – в одной известной европейской столице…

Въезд в Харьков по Волчанскому шляху был самый что ни на есть деревенский – пыльная широченная улица, кое-где поросшая муравой, хатки под соломенными крышами, а местами, у богатеев, и под жестью, крашенной кирпичным цветом, сады, тополя, наливающиеся головки подсолнухов и тянущиеся кверху увешанные бутонами сильные стебли мальв.

Посреди этой предместной улицы – выгон с небольшим ставком, где пасутся на привязи телята, гуляют козы и гуси, где у поросшего осокой ставка устроен для живности водопой, куда ведут через траву истоптанные копытами тропинки.

Утро было росным. Пыль от шляха еще не поднялась, солнце только надрезало своим не ярким красным краем небольшие рассветные светлые тучки. Задудел пастушечий рожок, и тут же в полном соответствии с этим празднеством лета раздались звуки троистой музыки, какая-то нестройная песня, перестук копыт – в город на четырех тачанках въезжала деревенская свадьба.

На первой тачанке стоял, покачиваясь, с «коругвой» в руке, здоровенный парубок и оглядывал все вокруг своими вовсе не пьяными прищуренными глазами. Рядом с ним сидел плотный, квадратный, борцовского вида мужик с рушником через плечо, держа на коленях ополовиненную четверть с самогонкой. Во второй тачанке находилась невеста, смуглая, бровастая, видно, весьма немалого роста, и опиралась на плечи своих подруг загорелыми жилистыми руками. На длинной крепкой шее позванивали мониста.

Люди выглядывали из-за плетней, привороженные музыкой. Посматривая на невесту и жениха, оценивали: парень, видно, был из богатых, уж больно неказисто выглядел для такой пышной свадьбы.

И что за народ! Кругом горе да стрельба, а они гуляют! Но и то понять можно: во все времена люди женятся, во все времена рождаются дети. Было бы по-другому – давно бы вымер людской род.

Как только свадебный поезд выехал на выгон со ставком, из-за вербы на краю шляха вышли трое, – видать, патрульные. Двое с винтовками, а третий, командир, с наганом. Так они и встретились почти посредине выгона.

Музыка примолкла, а мужичок с фигурой борца – староста свадьбы – соскочил на землю, с трудом удерживая четверть.

– Прошу товарищей не погнушаться нашим угощением, отведать… А документы все имеются, жених у нас в отпуску по такому случаю, сам он из ваших будет, из вохровцев. А невесту нашу, такую красуню, отдаем за Красну армию, прямо беда…

Поток слов старосты свадьбы был прерван ревом моторов: из переулков сзади и впереди поезда, замыкая все пространство улицы, выползли два двухбашенных броневика-«путиловца». Медленно поводя стволами четырех пулеметов, они приблизились к свадебному поезду. За бронемашинами шли красноармейцы, по взводу за каждой.

Командир патрульных подошел к тачанке с невестой, чинно поклонился.

– Здравствуй, Параска, – сказал он. – Снова замуж выходишь? И не надоест? Здравствуй, Мишка Черниговский! Ловкий ты парень, играть бы тебе в театре, а ты дурака валяешь!..

Мишка Черниговский узнал в командире своего недавнего пленника Кольцова:

– Тю на тэбэ, комиссар!! Гляди, какой ты невмирущий! – сказал он и попытался незаметненько сунуть руки под свои праздничные юбки: под их складками, на обитом кожей сиденье, лежали гранаты.

– А вот этого не надо, Миша, – сказал Кольцов, поднимая пистолет. – Если обойдемся без стрельбы, обещаю сохранить всем жизни.

И дружки, и жених, и невеста, и староста свадьбы с четвертью самогона в руках обвели выгон глазами. Разбежаться кто куда, бросая гранаты, и затем спрятаться, было никак невозможно. Что ты сделаешь против броневиков? Перебьют на травке чище чем гусей.

– Хотели тебя тогда, комиссар, хлопцы прикончить, а я не дал, – сказал квадратный староста свадьбы, не расставаясь с четвертью, – сейчас она как бы защищала его. – А оно видишь как повернулось! Может, и ты, правда, нас спасешь? Чи только шуткуешь?

– От имени Украинской ЧК обещаю, – сказал Кольцов. – Если только без глупостей. На обмен пойдете. Такой товар нам нужен, особенно невеста. За нее Нестор Иванович не поскупится, хороший выкуп даст…

– Ну если Чекой клянешься…

Подошедший вохровский командир скомандовал резко и четко:

– Усем руки у гору, и подходить сюды до кучи. Хто пойдет в сторону, ответственность с себя складаю. Усё оружие не кидать, а ласково так покласть от туточки на травку возле тачанок!.. Усем усё ясно?

Одни красноармейцы уже брали лошадей под уздцы, другие вязали участников свадьбы загодя припасенными веревками.

– А тебя, жених, я решил отпустить, – сказал Кольцов невзрачному виновнику торжества. – Бери коня и дуй до батьки. Скажи ему, чтоб в Харьков не совался. Все пути – и шляхи, и железные дороги – под присмотром. Броневиков и пушек хватит!.. Коня потом Задову отдашь, я ему должен. Не люблю в должниках ходить.

– Бумажку дайте, – попросил обрадованный жених. – А то ваши где-нибудь прищучат.

– Бумажку дадим, – пообещал Кольцов. – Будешь ты у нас теперь послом…

Один из патрульных заглянул в тачанку и под сложенными горкой музыкальными инструментами обнаружил целый арсенал.

– Ого! У этих музыкантов и другая музыка имеется. – И показал ручной пулемет.

Подъехало несколько телег для арестованных. Было тихо вокруг, солнце уже оторвалось от горизонта, растопило тучки и – огромное, багровое – висело над выгоном. Люди, что высовывались из-за плетней, смотрели на все с прежней безучастностью. Чего только они не насмотрелись за эти годы! Лишь мальчишки носились вокруг броневиков, придерживая наспех одетые штаны и не обращая внимания на окрики военных.