Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства

— А раз так получилось, все остальное ты должен был высчитать. И то, что они оружие постараются перезахоронить, и то, что попытаются убрать Загладина, и ещё многое другое.

— Так потому я и торопился!

— Торопиться в нашем деле, Семён, надо тоже медленно, — невесело сказал Фролов. — Ну да ладно, что теперь! Придётся все начинать заново!

Опустив голову, Красильников мрачно смолил цигарку.

Много страху натерпелся в тот день Мирон Осадчий. Спрыгнув с воза, он стремительно метнулся в толпу, затерялся в ней, понимая, что здесь ему в случае погони будет легче схорониться. Почувствовав себя наконец в безопасности, он нервно скрутил цигарку, стал размышлять: «Домой?.. Домой не следует, а ну как чекисты что-то пронюхали и уже ждут меня в засаде?..» Оксане он тоже не очень доверял, молчаливая она встала, замкнулась, слова лишнего не скажет… «И все же переждать у Оксаны спокойнее», — решил он. Придавив каблуком начавшую жечь пальцы цигарку, нырнул в ближайшую подворотню, юркнул меж времянок и сарайчиков, теснившихся во дворе, перелез через забор и вышел на соседнюю улицу, Несколько раз оглянулся. Нет, никто не шёл за ним. Окончательно успокоившись, тихими переулками, проходными дворами, минуя центр, к вечеру добрался до Куреневки.

Дёрнув заскрипевшую калитку и вздрогнув от скрипа, в который раз за этот длинный день огляделся. Но на пустынной улочке в свете угасающего дня не видно было ни души. В маленьком дворике по-вечернему пахли цветы, а за задёрнутым занавеской окошком теплился мирный свет. Неслышно ступая, вошёл в сени. Здесь пахло сухой травой, пылью и молоком.

Оксана сидела в горнице, что-то шила. Молча и неприязненно оглядела Мирона, запылённые его сапоги, порванные на колене штаны, осунувшееся, почерневшее лицо. Ни о чем не спросила. В затянувшемся молчании было слышно, как потрескивает в коптилке огонь и бьются в окно мотыльки.

— Кинь мне на чердак в сараюшке тулуп, подушку. Пару дней там перебуду, — угрюмо попросил Мирон, боясь встретиться с её взглядом.

На чердаке сарая было сумеречно и сухо. Шуршал по соломенной крыше зарядивший с ночи лёгкий летний дождь. Время от времени Мирон смотрел в щёлку, видел кусок двора, мокрых кур и Оксану, изредка преходившую по двору. От мерного шуршания капель и от отчуждённой молчаливости Оксаны на душе было тревожно, муторно.

Прошло несколько дней, но ничего не случилось. Из дому тоже сообщили, что все спокойно. Понял Мирон: обошлось.

А потом сюда, к Оксане, наведался дядька Мирона. Узнал о постигшей его неудаче. Посочувствовал.

— Куда ж теперь? — хитровато прищурив угрюмоватые глаза, поинтересовался у Мирона.

— Свет велик, — неопределённо ответил Мирон, понимая, что нельзя ничего выкладывать вот так зря, с бухты-барахты.

— И деревьев с суками много, это верно, — загадочно сказал дядька Леонтий и неспешно стал ждать, что ответит Мирон.

— При чем тут деревья? — не понял Мирон.

— А при том, что на первом же суку вздёрнут тебя чекисты, а то и дерево искать не будут — к стенке приставят.

Мирон набычился, промолчал и, подумав, ответил:

— На ту сторону буду пробираться. На Дон или же на Кубань. — Мирон и сам не знал ещё, куда подастся, но понимал, что уходить куда-нибудь все равно придётся — не век же сидеть на чердаке!

— А гроши у тебя как? Имеются? — с несокрушимой невозмутимостью поинтересовался дядька. — И само собой, документ, бумага?

— Раздобуду, — неуверенно ответил Мирон.

— Я тебе вот что, парень, хочу сказать, — лениво тянул своё дядька, — коль ты и взаправду от красных деру дать собирался, то есть люди, они-то тебе прямо и укажут куда и к кому. Деньги заплатят и бумаги, какие надобны, выдадут.

— Ты, дядя Леонтий, не темни, — начал вскипать Мирон, и глаза у него сузились — в непримиримый щёлки, — Ты прямо выкладывай.

— А я и говорю прямо, — обиделся дядька Леонтий или сделал вид, что обиделся. — Людей этих доподлинно знаю, говорил тебе в прошлые разы о них. Ты — человек, бойкий, сорвиголова, словом, такие им нужны.

— Где они, эти люди? — неприязненно спросил Мирон, донимая, что никакого другого выхода у него все равно нет.

На следующий день дядька познакомил Мирона с Бинским. Бинский объяснил, что он будет работать у него связным, сказал ему пароль, дал адреса людей, которые проведут его по цепочке до Харькова, растолковал, к кому надобно будет Мирону там обратиться. Под вечер с запрятанным в подмётку сапога письмом повеселевший и все же насторожённый Мирон отправился к линии фронта…

В пути Мирон в новой мере хлебнул хлопот и понял, для чего нужен связному острый слух, далёкий глаз и быстрые ноги. Все пришлось испытать ему — и прятаться, и убегать, и притворяться то слабоумным, то увечным. И все же удача не обошла его и на сей раз — он благополучно добрался до Харькова.

Капитан Осипов, получив от Мирона письмо, тут же отправился для доклада к полковнику Щукину.

— Вести из Киева, господин полковник! — без стука, что означало чрезвычайность сведений, войдя в кабинет, доложил он. — Получено сообщение от Сперанского. У них провал. Чекисты арестовали штабс-капитана Загладина, но в перестрелке он погиб. Так что более или менее все обошлось благополучно.

— Что означает эта туманная формулировка — более или менее? — не поднимая головы от срочных бумаг, иронично и строго спросил Щукин.

— Провал не коснулся Киевского центра, — невольно подтянулся Осипов. — Ведь со смертью Загладина нить, ведущая от него к Центру, оборвалась.

— А как чекисты вышли на Загладина? — все так же не поднимая головы, продолжал задавать вопросы Щукин.

— Сперанский пишет — случайно. Во время транспортировки оружия, — почувствовав тяжёлое настроение своего начальника, внёс в доклад слова успокоения Осипов.

Щукин насторожённо постучал костяшками пальцев по столу, оторвал наконец взгляд от бумаги и, сурово посмотрев на Осипова, сказал, отделяя каждое слово:

— В случайность не верю.

Осипов растерянно молчал. Он, как это часто бывало с ним, почти мгновенно принял точку зрения полковника, ощутив холодок опасности.

— Что ещё сообщают? — спросил Щукин.

— Напоминают о деньгах.

— Они могли бы обойтись и собственными средствами, — недовольно вымолвил полковник. — Пусть тряхнут мошной киевские рябушинские и терещенки, которых там осталось немало. Ювелиры, например.

— Да, но им нужны долговые гарантии, — осмелился возразить Осипов.

— Гарантии?.. Если они пишутся на бумаге, а не на чистом золоте, мы можем их давать сколько угодно и кому угодно! — жёстко отчеканил Щукин.

— Понял, господин полковник! — Осипов повернулся, чтобы уйти. Но Щукин поднял руку, останавливая его: