Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо

— Ну? — Гарсия окунул перо в чашку с черной краской, напоминающей чернила, и сунул мне в руку. — Подписывай!.. Надеюсь, ты умнее своего приятеля и понимаешь, что к чему.

Я колебался. Я понимал, что от меня требуют подписать смертный приговор оставшемуся в лесах отряду губернатора Писарро. Но разве согласится на такое сеньор капитан, ведь это…

И тут я вспомнил ночной разговор капитана с Гарсией… — «От тебя зависит многое», — сказал тогда Орельяна Скелету. «Начну с утра», — ответил ему Гарсия. Так вот почему он стал рьяно агитировать всех за продолжение похода! Вот чем объясняется его активность, его дерзкие слова: «Никуда твой капитан не денется…» Значит, Гарсия действует наверняка. Значит, сеньор Орельяна не только не станет противиться требованию, но и является тайным автором этой затеи. Ловко придумано, ничего не скажешь! Бросая людей и своего начальника на произвол судьбы, он в то же время заранее заготавливает оправдательную бумагу: он, мол, не хотел, да солдаты его заставили… И это он, благородный и честный рыцарь, мой герой, мой идеал!..

Жгучий стыд и горькое презрение к капитану и ко всем людям вообще охватили меня. Теперь мне было все безразлично — подписывать требование или не подписывать, продолжать путь или возвращаться. Не поднимая глаз, едва сдерживаясь, чтобы не швырнуть листки в подлые рожи солдат, я поставил свою подпись и, оттолкнув Гарсию, рванулся вон из хижины…

Все, что затем последовало, я вспоминаю с трудом: потрясенный лицемерием капитана, я долго не мог опомниться и воспринимал все события того дня как сквозь сон. Помню только, что беготня со сбором подписей продолжалась еще довольно долго и что эскривано де Исасага по всем правилам заверял требование и громко зачитывал его вслух. Затем из своей хижины вышел Орельяна, и солдаты направились к нему, чтобы довести требование до его сведения. Я же ушел в лес, сел на гниющее бревно и дождался окончания гнусного спектакля, финал которого был мне ясен.

Когда я возвращался в деревню, мне навстречу бросился сияющий Перучо.

— Где ты шляешься? — радостно завопил он. — Уломали мы сеньора капитана, с трудом, но уломали! Он и так и сяк, а мы на своем. Постой, что с тобой происходит?..

Я сослался на головную боль и постарался поскорее отделаться от Перучо.

Потянулись долгие, ничем не примечательные дни. Около месяца пробыли мы в селении «большеухих», и за все это время не произошло ни одного события, о котором стоило бы рассказать подробно. Отчего мы не. продолжали свой путь? Капитан Франсиско де Орельяна объяснял нашу задержку необходимостью подождать войско сеньора губернатора, но я уже не мог верить его словам. Он меньше всего думал о судьбе Писарро и его солдат, все мысли капитана были теперь заняты сооружением второй бригантины — более вместительной и крепкой, чем «Сан-Педро». Однако о самой бригантине речи пока идти не могло: для ее постройки прежде всего нужны были гвозди, которых у нас не было. Двадцать дней ушло на то, чтобы заготовить лес, выкопать ямы и приготовить несколько куч древесного угля, требуемого для самодельной кузницы. Собрав все железо, которое годилось для ковки, мы сделали из сапог плохонькие мехи и в короткий срок изготовили две тысячи отличных гвоздей. Впрочем, не будь среди нас галисийца Себастьяна Родригеса и Хуана де Алькантара, мы вряд ли столь успешно справились бы с этим делом. Но они, хоть и не были специалистами кузнецами, все-таки неплохо понимали в кузнечном деле.

Приблизительно на десятый день нашего пребывания в индейской деревне капитан Орельяна, видимо, для очистки совести предложил солдатам выделить из своей среды шесть добровольцев, которые в сопровождении индейцев, прибывших с нами на бригантине, попытались бы на каноэ подняться вверх по течению Напо, чтобы связаться с войском Писарро. Капитан пообещал охотникам тысячу песо, но рискнуть своей головой осмелились лишь трое: Хуан де Аревало, жадный до денег Андрес Мартин и я. Хуана нисколько не интересовала обещанная награда — он считал, что спасти наших товарищей — его святой долг, а я… Я не мог оставить своего друга в беде — путешествие на легких каноэ по бурной реке грозило ему смертельной опасностью. Видя, что охотников нашлось только трое, сеньор капитан не стал настаивать и отказался от своего намерения. Мне показалось, что отказался он с большей охотой, чем предлагал, и я снова оценил поступок Орельяны, как уловку, которая должна была бы при случае уберечь его имя от подозрений в предательстве. Ведь теперь он мог публично поклясться, что пытался спасти губернатора и его солдат, погибавших в лесу. Возможно, я был тогда неправ, не знаю.

Итак, мы таскали бревна, рыли ямы, жгли уголь, ковали гвозди. Да, я забыл сказать об одном немаловажном событии: жители деревни, которых мы вспугнули своим появлением, вернулись из лесу домой. Теперь они жили только в двух хижинах, ибо остальные три были заняты нашими солдатами. Капитан распорядился вовлечь индейцев в работы, которыми мы занимались, и те, хоть и хмурились, но исправно валили своими каменными топорами деревья и копали ямы наравне с нами. Чтоб они не сбежали в лес, как это было уже с омагуа, мы держали под неусыпной стражей их детей и жен. Теперь, когда индейцы уходили в лес за провизией, можно было не беспокоиться, что они нас надуют и скроются.

Все это время я с любопытством присматривался к жизни племени «большеухих», или «детей ягуара», как они себя называли. В селении Гвоздей жил один род этого, видимо, многочисленного племени. Все мужчины рода называли друг друга братьями, и действительно — жили индейцы одной дружной семьей. Я с удивлением убеждался, что чувство собственности почти незнакомо им. Правда, каждый охотник изготавливал для себя луки, стрелы и рыболовные крючки, но при желании ими мог пользоваться любой житель селения. Точно так же обстояло дело и с предметами домашнего обихода: имуществом каждого индейца могли свободно распоряжаться все остальные. Среди них не было разделения на богатых и бедных, голодных и сытых. Независимо от того, коллективно охотились они или в одиночку, вся добыча шла в общий котел. Точнее, пищу готовили замужние женщины на своих очагах, но делили ее на всех сородичей поровну.

Надо сказать, что эта особенность «детей ягуара» вызывала у наших солдат чувство пренебрежения и даже презрения к индейцам. Испанцам трудно было даже в мыслях смириться с тем, что в человеческом обществе может жить такая нелепость, как равнодушие к собственности и стремление к равенству сильного и слабого, искусного и неумелого. Впрочем, мало кто из нас смотрел на индейцев как на полноценных людей: несмотря на то, что «большеухие» добросовестно кормили нас и усердно помогали в самой трудной работе, солдаты относились к ним с плохо скрытой ненавистью и отвращением.