Талбот Мэнди - Арабская авантюра

— Почему вы его не арестовали?

— Мы дали слово французам, что он получит полную защиту и неприкосновенность. Нам казалось, что хорошо, если у нас здесь будет такой влиятельный банкир; у него имеются международные связи. Не далее как вчера, за двадцать минут до прихода ультиматума, он был в этой комнате и уверял меня, что сумеет решить проблему с кредитом в течение пары дней.

— Ты бы хотел послать за ним сейчас? — предложил Грим.

— Сомневаюсь, что он придет.

— Тогда прикажи его привести!

Фейсал покачал головой.

— Если другие нарушают обещания, это не повод следовать их примеру. Если мы сможем разбить французов и вынудить их принять другие условия, мы выдворим его из Сирии. Я уезжаю в полночь, Джимгрим.

— Чтобы разбить французов? Это будет твоя битва при Ватерлоо! Тебе объявлен шах, и у тебя есть только один ход. Я здесь, чтобы помочь тебе его сделать. Ты мне по сердцу, Фейсал, но рядом с этими иноземными хищниками и ты, и твои арабы — сущие дети. Вас с вашей честностью обставят кругом. Послушай: если завтра ты разобьешь французов, если ты сбросишь их в море, и они убегут в Бейрут вместе со всеми деньгами, ты по-прежнему останешься на милости иностранных капиталистов! Вместо независимого арабского королевства ты получишь все ту же разноплеменную толпу, где все они будут строить козни друг против друга и против тебя, на пути будут вставать консулы чужих стран, придется делать уступку за уступкой, а банкиры, твои кредиторы, усядутся на тебя, как Морской Старец в сказке о Синдбаде-мореходе! Оставь это французам! Пусть получат всю Сирию и увязнут в этом болоте! Отправляйся в Англию, где у тебя друзья. Брось политиков. Встречайся с народом и говори с ним. Открой ему правду, ибо он ее не знает! Говори с мужчинами и женщинами, у них нет политических постов, которые страшно потерять, с парнями, которые воевали, с избирателями. Они тебе поверят. Они перестали верить политикам и учатся брать их за жабры. А через пару лет ты вернешься в Багдад, получишь всю Месопотамию и превратишь ее в сад, но будешь иметь дело только с арабами. Это для тебя.

Фейсал улыбнулся с видом человека, признающего правоту собеседника, но не убежденного.

— Всегда что-то могло быть иначе, — ответил он. — Но дела таковы, что я не могу бросить армию.

— Мы спасем твою армию, — заверил его Грим. — Всех, кого сможем. Сирийцы сами позаботятся о своих шкурах, нас беспокоят только арабы — надо обеспечить аравийским полкам путь к отступлению. И тебе тоже. Еще не поздно. Ты знаешь, что я прав. Давай решим эту задачу.

Улыбка Фейсала выражала самую сердечную признательность и одобрение. Однако он произнес, покачав головой:

— Если то, что ты говоришь — правда, в Месопотамии меня ждет все та же проблема: иностранные финансисты.

— А вот тут ты заблуждаешься! — торжествующе объявил Грим. — Этот человек, — он встал и указал на Джереми, — владеет золотыми приисками.

Они находятся между Месопотамией и королевством твоего отца Геждазом, точное их местоположение мы пока храним в секрете. Мой друг здесь, чтобы вручить тебе эти прииски. А вот еще один человек, — он указал на меня. — Знаток горного дела, который расскажет тебе, чего это стоит. Прииски твои, если ты согласишься покинуть Сирию и отправиться в Багдад!

Фейсалом овладело любопытство, которому было трудно сопротивляться. Он был полностью убежден в искренности Грима. Но не желал отступаться о своей цели. И даже рассказ Джереми о золотых приисках и мои профессиональные рассуждения об их ценности не поколебали его решимости. Наше предположение глубоко тронуло его, но и только.

— Во имя Неба, дружище! — возопил Грим. — Ты ввергнешь целый мир в новую войну? Ты понимаешь, что будет означать, если французы убьют или схватят тебя? Нет мусульманина из всех их миллионов в Азии, который не поклянется мстить Западу, и ты это знаешь! Прямой потомок Мухаммеда, первый истинный правитель мусульман после Саладдина…

— Союзникам следовало бы подумать об этом, прежде чем нарушать обещания, — сказал Фейсал.

— Забудь о них, — огрызнулся Грим. — К черту союзников! Слово за тобой! Будущее цивилизации в эту минуту у тебя в руках! Неужели не ясно: потерпев поражение, ты станешь мучеником, и весь исламский мир поднимется, чтобы отомстить за тебя?

— Иншалла, — отозвался Фейсал, кивнув.

— А если тебе отринуть гордыню и изобразить бегство — просто чтобы получить передышку? Азия несколько месяцев будет пребывать в недоумении, но никто ничего не предпримет, пока не станет ясно, что твой поступок достоин мудреца, и что ты придумал другой, лучший план.

— Я не гордец, я горжусь лишь своим народом, — ответил Фейсал. — И не допущу, чтобы гордость влияла на политику. Но об этом слишком поздно говорить.

— Что лучше? — спросил Грим. — Мученик, при одном имени которого начинается война, или воплощенная воля к миру с маленьким темным пятнышком на репутации?

— Боюсь, забыл о гостеприимстве, — внезапно спохватился Фейсал. — Простите меня. Обед уже ждет вас, тем более с вами дама… Какой позор.

Он поднялся и повел нас в соседнюю комнату. Разговор был закончен.

Это был обычный обед в обычной столовой. Фейсал сидел во главе стола и болтал о пустяках с Мэйбл и Хададом. Время от времени с бурными интерлюдиями выступал Джереми. Но даже его байки о неведомой Аравии не помогали. На сердце у нас с Гримом было тяжело, и за все время трапезы мы не произнесли ни слова. Я испытывал нечто подобное, когда экспедиция терпит неудачу. Надо возвращаться домой, ничего не добившись, и вы не чувствуете ничего, кроме унылой пустоты. Но Грим снова что-то задумал: он сидел с отсутствующим видом, а в глазах тлели огоньки. Он был похож на человека, который почти готов совершить убийство.

Лицо Нарайяна Сингха все это время являло собой дивное зрелище. Он был восхищен и исполнен гордости — не каждый день случается обедать с королем, дивился своей карме, благодаря которой рядовому-сипаю довелось стать свидетелем столь важных и тайных разговоров, огорчен неудачей, постигшей Грима, и был намерен не допустить, чтобы кто-то заметил эти чувства. Пару раз он пытался заговорить со мной. Но я был не в настроении болтать и походил на угрюмого старого гризли.

Как только обед закончился, Фейсал извинился, сообщив, что должен присутствовать на совещании, и ушел, а мы все вернулись в гостиную, где Грим сел на прежнее место, а мы уселись в ряд перед ним. Он снова был на коне, полон энергии и полностью владел собой.

— Чуете, чем дело пахнет? — спросил он. — Вы отдаете себе отчет, что случится, если Фейсал бросится в бой и погибнет?

Мы прекрасно это понимали… или думали, что понимали. Мало кто из посвятивших жизнь изучению проблемы Ислама во всех ее тонкостях смог бы постичь происходящее до конца. Грим в числе этого меньшинства. У Мэйбл сложилась определенная точка зрения, которой Грим смог воспользоваться — впрочем, эта точка зрения могла быть абсолютно любой.