Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри

Каким же образом? А это уже секрет Анонциада и военная тайна. Зато вино великолепное! Его пригубливают, пробуют на язык, им ополаскивают горло — и Фанфан, который кое-что теперь в вине знает и понимает, определяет, откуда оно, с каких лоз и какого года хорошее, а какого — ещё лучше.

— Так что видишь, Гужон, — заметил он, закончив свой ученый доклад, то, что я здесь — отчасти и твоя вина! В один прекрасный день у печи твоего папаши ты убедил меня в том, что и сам я чувствовал — что жизнь нужно прожить на коне, пусть даже и в пехоте!

— Сынок, — заявил Гужон, — вопрос "как жить", что ты мне тогда задал, привел меня к такому же выводу, и я решился. Сменил бриоши на патронташ и чувствую себя отлично!

— Твои родители не возражали?

— Я ничего им не сказал! Оставил только дома записку: не плачьте, папа и мама, когда я вернусь, увидите, в чине буду не ниже капитана, и будете мной гордиться!

— Мсье! — заявил Анонциад, откупоривая восьмую бутылку, — теперь угощаю я!

Для этого блондина, так хорошо умевшего считать, жест такой был весьма удивителен, поскольку до сих пор никто и не подумал, во что им станет эта выпивка. А Анонциад, едва скрывая слезы, добавил:

— Ах, если бы я имел честь быть членом "батальона смерти", то предложил бы мсье Гужона именовать его почетным членом!

— Ну, как насчет почета, я не знаю, но насчет члена — тут я в нем полностью уверен! — подтвердил Тюльпан.

И так случилось, что за предложение Анонциада все тут же проголосовали, подняв руки, так что тронутый Гужон-Толстяк всплакнул. Обняв по очереди всех, предложил Пердуну на днях устроить специальное соревнование.

А через миллионы световых лет все они проснулись в девять часов на следующее утро в просторной портовой тюрьме, согретой утренним солнцем, лучи которого уже пробивались сквозь решетки. Всех их посреди ночи забрал патруль, когда на пустынных улицах они распевали хором куплеты собственного сочинения, вроде вот этого:

Точнее говоря, раньше всех проснулся Фанфан-Тюльпан, потому что кто-то его безжалостно тряс. Фанфан приоткрыл один глаз и сказал:

— Не приставай, Аврора! Дай поспать!

И тут он понял, что это не Аврора, а лейтенант де Шаманс, и пришел в себя.

— Да проснитесь вы, ради Бога! Я вас повсюду ищу с четырех утра. Что с вами случилось? — спросил лейтенант.

— Не знаю! — ответил Фанфан-Тюльпан, пытаясь подняться. — Понятия не… Ой-е-ей! (Схватился руками за голову). — Судя по тому, как все болит, не иначе как свалился куда-то вниз головой, мсье лейтенант.

— Вы упились в стельку. Вас привели сюда, рядовой Тюльпан, вас и ваших приятелей, всего семь человек…

Тюльпан встал по стойке "смирно" и вежливо спросил:

— Что прикажете, лейтенант? Что я могу для вас сделать?

— Сегодня ночью был похищен сын моих друзей, — сообщил де Шаманс.

— Вы говорите о Наполеоне?

— А вы откуда знаете его имя?

— Мы познакомились вчера у дома его родителей… Так его похитили? Как? И кто?

— Я все вам объясню, пойдемте! Нужно спешить, — ответил лейтенант, натягивая мундир на Тюльпана, которого ноги ещё не слушались. — Я сразу вспомнил вас, поскольку вы — лучший стрелок в полку!

— Я тоже, мсье! — раздался бас откуда-то снизу. То был Гужон-Толстяк. — Если вам нужен хороший стрелок, так я тренировался в стрельбе ещё за год до того, как записался в армию!

Де Шаманс вопросительно взглянул на Тюльпана.

— Это мой друг Гужон-Толстяк из полка "Ройял Бургонь", мсье. Можете на него положиться.

— Мсье, следуйте за мной!

Они вышли походным шагом, и тюремщик закрыл за ними двери камеры, где остались досыпать ещё пять голубчиков.

— Я провел ночь у Бонапартов, — рассказывал де Шаманс, пока они шагали по пустынным улицам, озаренным каким-то странным солнцем, словно не светившем никому, кроме наших троих вояк. — Спать мы отправились заполночь и мадам Летиция Бонапарт захотела ещё взглянуть на сына, но того в постели не оказалось, да и постель была не разостлана, хотя до этого он заходил пожелать всем спокойной ночи!

— Ах, он сопляк! — воскликнул Фанфан. — Опять пошел на улицу! У него была встреча, мсье, хотел рассчитаться с каким-то хулиганьем по-соседству, за то, что называли его прислужником Бурбонов!

— Откуда вы знаете?

— Он мне сказал!

— Тут явная ловушка. И эти хулиганы должны были его заманить!

— Полагаете, ему грозит серьезная опасность? — спросил Гужон-Толстяк.

— Ему — нет, — ответил лейтенант, — но вы сейчас все поймете…

Летиция Бонапарт, бледная и отчаявшаяся, сидела, как оплакивающая Дева Мария, вся в черном, видимо, совсем упав духом, в высоком кресле у потухшего камина в той комнате, куда они вошли втроем — лейтенант, Тюльпан и Гужон-Толстяк. Ставни на окнах все ещё были закрыты и комната тонула в похоронном полумраке.

Шарль Бонапарт расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину, порой от напряжения у него подергивался рот. Когда ему представили Тюльпана и Гужона, приглушенным голосом сказал им:

— Всю ночь мы с друзьями осматривали окрестности. Наполеон тут все, конечно, знает как свои пять пальцев, и мы подумать не могли, что он заблудится. Но мог упасть, куда-то провалиться, Бог знает что ещё — порою он предпринимал подобные ночные путешествия!

— У него была встреча! Тюльпан мне рассказал! — воскликнул лейтенант де Шаманс.

— Встреча?

— С какими-то соседскими мальчишками, он собирался всыпать им за то, что называли его… ах, да, генуэзцем! — вспомнил Тюльпан.

— Мы так и думали, что его заманили в какую-то ловушку! — надломленным голосом воскликнула мадам Бонапарт. — Такого маленького мальчика!

— Сегодня утром в половине шестого, уже возвращаясь домой, мы нашли под дверью вот это. — Шарль Бонапарт протянул военным лист дешевой бумаги, на котором на местном наречии написано было несколько слов. — Я вам переведу.

"Бонапарт, ты отдашь нам 1000 экю на дело Корсики! Если нет, больше ты сына не увидишь! Доставь их к Понтону ровно в полдень."

Все молчали. Бонапарт подошел к большому столу посреди комнаты, поднял тяжелый полотняный мешок, лежавший на нем, и снова опустил его на стол.

— Здесь эта тысяча экю.

— Вы пойдете туда, мсье?

— Конечно! Что вам в голову пришло?

— Но вы хоть верите, что вам вернут сына?

— Тут нечего бояться, — вмешался лейтенант. — Они вернут его, если отец придет туда! Корсиканцы не убьют ребенка!

— Да? — Тюльпан все ещё не понимал. Лейтенант, закусив губу, покосился на Бонапарта, словно приличия ради хотел предоставить слово ему.

— Я союзник французов, — коротко сказал отец Наполеона. — Я их судья. В глубине своего сердца я убежден, что будущее моей родины — в будущем Франции. И поэтому меня так ненавидят те, кто придерживается иных взглядов. Нет, мои земляки не причинят зла моему сыну. Но если в полдень я буду в Понтоне, то буду там убит!