Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри

До Понтона было примерно пол-лье. Идти туда нужно было по ослиной тропке, поперек которой лежали рухнувшие стволы и которая местами заросла терновником. Это был небольшой залив, в полукружьи скал в полтора десятка метров высотой. Море там тихо плещет о берег и запах водорослей смешивается с ароматом мирты и жасмина, которые растут на скалах.

В заливе в нескольких метрах от берега стоял на якоре небольшой баркас, едва колышимый прибоем, и в нем под рыбацким плащом лежал Наполеон, связанный по рукам и ногам и с не слишком плотно забитым платком ртом. В десяти метрах влево от этого баркаса за скалой притаились двое мужчин, настороженно вслушивавшихся и не отрывавших глаз от той самой ослиной тропы. Оба были в коротких темных плащах с капюшонами, коротких сапогах из козьих шкур, за поясами из плотной ткани торчали ножи. Каждый держал по длинному пистолету, захваченному три дня назад при нападении на сторожевой пост. Было им года по двадцать два. У них, непохожих друг на друга, были одинаково упрямые взгляды и горло сжимало одинаковое напряжение. Тот, кто пониже, взглянул на солнце и заморгал.

— Скоро полдень, Паскуале!

— Ну?

— Придет?

— Конечно. Он не трус!

— А что, если не смог собрать денег?

— Дело не в деньгах, нам нужна его жизнь! Тс-с! Послушай!

Над искрящейся морской гладью разнеслось лошадиное ржание.

— Совсем недалеко! — Нет. Паскуале? — Да тише ты! — Ты тоже вспотел?

И тут на фоне небесной синевы на скалах появился силуэт коня и всадника на нем. Мужчины даже не шелохнулись, следя, как Бонапарт слезал с коня. Повсюду было тихо.

Бонапарт привязал коня к засохшему каштану и посмотрел на море, залив и на баркас. Под ногами его затрещал валежник, когда он медленно стал спускаться по крутой стежке, которая вела от ослиной тропы к заливу. Оказавшись посреди маленького пляжа, остановился — его внезапно охватил страх. Весь в черном, в черном рединготе, черной треуголке, он словно заранее настроен был на погребальный лад!

Когда оба мужчины вышли из укрытия, приблизившись к нему, не шелохнулся. Шагов их по ослепительно белому песку слышать не мог. Секундой позже с негромким лязгом к их ногам упал мешок с деньгами. Паскуале, подняв его, без слов швырнул себе за спину. Бонапарт увидел длинный пистолет, нацеленный ему в сердце, потом — второго мужчину, направившегося к баркасу. Шаги его в воде звучали совершенно нереально, как нереально выглядел весь этот молчаливый балет втроем на пляже под ослепительным полуденным солнцем.

— Убери оружие, — тихо попросил Бонапарт, — иначе сын мой бросится на тебя!

Потом взглянул на Наполеона, который — уже освобожденный от пут и кляпа — бежал к нему по мелководью, влекомый за руку вторым мужчиной.

— Папа! — закричал мальчик, — зачем они мне это сделали?

— Это была ошибка, — ответил Бонапарт с улыбкой, поднял его и расцеловал в обе щеки. — Они на тебя не сердятся! Теперь нам нужно — мне и этим господам — кое о чем поговорить. Домой можешь вернуться сам. Я догоню тебя по дороге!

Наполеон казался удивленным, но ничего не сказал — был приучен к послушанию. Взглянув на обоих мужчин, оружия у них не заметил. Паскуале ему даже улыбнулся.

— Я побегу, — сказал Наполеон, — и буду дома раньше тебя!

Он побежал вверх по тропинке, не оборачиваясь, наверху остановился, помахал обеими руками и что-то прокричал. Потом вновь побежал, подражая галопу коня, и быстро исчез из виду.

— Теперь за дело! — сказал Паскуале и снова вытащил пистолет.

— Еще минутку, — задержал его второй мужчина. — Мальчик ещё близко. Он ничего не должен видеть, иначе Бог нас накажет!

На залитом ослепительным солнцем пляже неподвижно ждали трое мужчин. Повсюду было тихо, доносился лишь топот убегавшего мальчика, вообразившего себя конем.

Потом одновременно прозвучали два выстрела.

Наполеон бежал стремительно, издавая воинственные крики, но эхо выстрелов его догнало. Кто-то стрелял! Остановившись, он прислушался.

— Папа! — вскричал он и кинулся назад, забыв, что он — конь… Когда добежал до залива, увидел своего отца, рядом с ним — двоих мужчин, а у их ног на пляже…

Наполеон молниеносно слетел вниз, схватил отца за руку и с любопытством уставился на двух мужчин — тех, похитили его и теперь лежали неподвижно.

— Наполеон, — сказал ему Шарль Бонапарт, — это мсье Гужон-Толстяк.

— Добрый день, мсье! — поздоровался мальчик.

— А это мсье Тюльпан.

— С ним я уже знаком! А эти мсье — спят?

— Да, спят, — ответил Шарль Бонапарт, уводя его оттуда, успев сказать Тюльпану и Гужону: — Снимаю шляпу, мсье, вы удивительно меткие стрелки!

— О, — отвечал ему Тюльпан, показывая пистолет, — этим гораздо лучше целиться, чем кавалерийским образцом, — он наполовину короче, а калибр тот же: 15, 2!

— Но все-таки, — отстаивал Шарль Бонапарт свое мнение, — попасть в них с пятидесяти метров, с той тропы…

— В известном смысле, — согласился Гужон-Толстяк, — это здорово… Но вообще-то, — шепнул он Фанфану, — я сделал это очень неохотно.

— Видишь, выбора не было: или они, или Бонапарт! — хмуро ответил Тюльпан. — Ну, а стрелять людей как кроликов — это не дело!

— Теперь нам нужно сделать на пистолетах насечки, — без всякой радости добавил Гужон.

Во время обеда у Бонапартов они молчали — даже не выпили вина, не потому, что ещё не отошли после прошлой ночи, но чтобы показать себя. Не заметно было, чтобы кто-то из них — включая лейтенанта де Шаманса гордились тем, что совершили.

— Закон необходимости! — со вздохом сказал лейтенант.

— Поцелуй этих военных, — велел Шарль Бонапарт сыну, когда они прощались. — Я очень им обязан, мы все весьма обязаны!

— Я не забуду этого! — сказал Наполеон.

Шарль Бонапарт разделил содержимое полотняного мешочка на две части. И ни Тюльпан, ни Гужон-Толстяк не решились отказаться, но, дойдя до пристани, одновременно, хоть и не сговариваясь, швырнули деньги в море…

Тот, кто пять лет назад был наголову разбит в битве при Понт-Ново, именовался Паскаль Паоли. Был он кадетом неаполитанской офицерской школы, которого во время одного из восстаний против Генуи отозвали обратно на родину, произвели в генералы и назначили главой верховной магистратуры Корсики. Встав во главе повстанцев, он проявил такую энергию и такое тонкое понимание стратегии, что генуэзцам пришлось призывать на помощь французов вначале в 1756, потом в 1765, пока, наконец, как мы уже сказали, не предпочли в 1768 окончательно уступить остров французам.

Борьба же с Францией оказалась слишком неравна. Понт-Ново был полным разгромом, и Паоли куда-то исчез. Какое-то время наверху считали, что он по-прежнему душа сопротивления, но по информации, полученной графом де Марбо из Парижа, Паоли был в Лондоне. Правда, одновременно граф де Марбо узнал, что на корсиканском побережье высадился некий Паскуалини, бывший соратник Паоли, который, вполне вероятно, должен был теперь принять на себя руководство восстанием. Паскуалини действительно восстановил связи с командорами прежних отрядов Паоли и организовал выступление в Ниоле, в приходе Тальчини, в Вальрустике и в Ампуньяни. И отряды полковника Рампоно уже два месяца гонялись по горам, ущельям и лесам именно за Паскуалини.