Джин Ауэл - Охотники на мамонтов

— Такая маленькая… Она будет жить? — спросил Фребек у Эйлы, но в голосе его слышалась скорее мольба.

— Она дышит. И сосет, значит, есть надежда. Но чтобы выжить, ей нужна помощь. Надо держать ее в тепле… И еще — ей надо сосать грудь матери, и нельзя, чтобы она тратила силы на что-то еще. Их у нее и так мало. Все молоко, которое она съест, должно идти на рост, — сказала Эйла. Она гневно посмотрела на Фребека и Крози. — И больше не должно быть в этом очаге никаких споров. Это может испугать ее. Даже кричать ей нельзя позволять. У нее нет сил на это.

— Как же сделать, чтобы она не кричала, Эйла? Как же узнать, когда кормить ее, если она не будет кричать? — спросила Фрали.

— Тебе помогут Фребек и Крози — они должны быть с тобой каждое мгновение, так же как тогда, когда ты была беременна, Фрали. Думаю, лучше всего подвязать ее, чтобы она все время была у тебя на груди, — так она точно не застудится. Твой запах и стук твоего сердца будут ей приятны — она к ним привыкла. Но главное, как только она захочет есть — твоя грудь рядом.

— А как менять пеленки? — спросила Крози.

— Помажь ее кожу тем жиром, который я тебе дала, Крози; я еще приготовлю. Оберни ее в сухую и чистую шкуру и обложи сухим навозом, чтобы он впитывал ее выделения. Если она захнычет — перепеленай, но не трогай ее лишний раз. А ты, Фрали, должна отдыхать побольше и не расхаживать, особенно с девочкой на груди. Тебе только хуже будет. Если она проживет ближайшие несколько дней, с каждым днем она будет сильнее. Если ты, Фребек, и ты, Крози, поможете — надежда есть.

К вечеру, когда солнце погрузилось в облачную гряду, клубившуюся на горизонте, дом был озарен чувством сбывшейся надежды. Большинство обитателей стоянки, поужинав, обычно разжигали огонь, укладывали детей, чистили свою одежду и собирались вместе потолковать на сон грядущий. Несколько человек устроились в очаге Мамонта у огня, но разговоры их сливались в тихий шепот, словно громкая речь не подобала случаю.

Эйла дала Фрали мягкое успокаивающее питье и уложила ее спать. В ближайшие дни ей будет не до сна. Большинство новорожденных детей в промежутках между кормежками мирно спит, но ребенок Фрали много съесть сразу не в состоянии, а потому промежутки между кормлениями будут небольшие. Пока девочка не окрепнет, Фрали придется спать урывками.

Было почти странно смотреть, как Фребек и Крози работают вместе, проявляя в общении друг с другом необычную сдержанность и учтивость. Это у них не всегда выходило, но они очень старались, и их былая враждебность хотя бы отчасти исчезла.

— Эйла, кажется, она растет, — сказала Фрали. — Я уверена в этом: она стала тяжелее и начала оглядываться по сторонам. И сосет она подольше, чем прежде.

— Уже пять дней… Думаю, она становится крепче, — согласилась Эйла.

Фрали улыбнулась, на глазах ее выступили слезы.

— Эйла, не знаю, что бы я делала без тебя. Я проклинаю себя за то, что не позвала тебя раньше. Беременность с самого начала была какая-то неправильная, но, когда мать и Фребек стали ссориться между собой, я не могла принять чью-то сторону.

Эйла кивнула.

— Я знаю, что с моей матерью бывает трудно, но она столько перенесла… Она ведь была вождем, знаешь?

— Я так и думала.

— Я старшая из ее детей, у меня были две сестры и брат… Когда это случилось, мне было столько лет, сколько сейчас Лэти. Мать взяла меня с собой в Оленье стойбище — познакомить с сыном тамошней женщины-вождя. Я не хотела туда идти, и, когда я встретила этого парня, он мне не понравился. Он был старше меня, и его куда больше занимал его статус. Но прежде чем мы ушли оттуда, она заставила меня согласиться на союз с ним. Мы были сговорены, и на следующее лето назначили Брачный ритуал. А когда мы вернулись на свою стоянку… ох, Эйла, это ужасно… — Фрали закрыла глаза, пытаясь совладать со своими чувствами. — Никто не знал, что там приключилось… был пожар. Дом был старый, его построили еще для матери. Говорят, солома, и дерево, и кости — все это пересохло… это началось ночью… никто не спасся. Идти нам было некуда, и мы отправились обратно в Оленье стойбище. Они жалели нас, но не были нам рады. Они боялись дурных предзнаменований, и мы утратили свой статус. Они хотели расторгнуть договор, но Крози спорила с ними перед Советом Сестер — и переспорила. Если бы они настояли на своем, Оленье стойбище утратило бы все свое влияние. И летом я соединилась с тем человеком. Мать сказала — я должна. Это все, что у нас осталось. Но счастья я с ним знала немного, хорошо хоть родились Крисавек и Ташер. Мать со всеми вечно спорила, а особенно с моим мужчиной. Она ведь привыкла быть главной, привыкла, что она всем распоряжается, что ей оказывают почтение. Нелегко было ей все это потерять. Она не могла это перенести. Ее считали ворчливой, злобной брюзгой и не хотели иметь с ней дела.

Фрали помолчала, потом продолжила свой рассказ: — Когда моего мужчину насмерть забодал лось, они сказали, что мы приносим несчастье, и заставили нас уйти оттуда. Мать пыталась снова выдать меня за кого-нибудь. Они, может, и пошли бы на это. Ведь я все же была дочерью главы стойбища. Но жить с моей матерью никто не хотел. Говорили, что она приносит несчастье, но я думаю, что они не в силах были выдержать ее нрав. Хотя я ее не виню. Просто они не могли понять… И только Фребек поддержал меня. Предложить он мог немного, — Фрали улыбнулась, — но все, что имел, — предложил. Сначала я не была в нем уверена. Положения у него не было никакого, и вообще он был недотепой. Мать он смущал своими манерами. Он пытался придать себе важности, говоря гадости про других. Я решила уйти с ним со стоянки на время — для пробы. Когда я вернулась и сказала матери, что принимаю предложение, она была поражена. Она никогда не могла понять… Фрали посмотрела на Эйлу и мягко улыбнулась.

— Ты можешь себе представить, что это такое — жить с человеком, который тебя не хочет, которому ты с самого начала безразлична? А потом встретить человека, который любит тебя так, что готов отдать все, что у него есть, и пообещать все, что у него когда-нибудь будет? В первую ночь, когда мы остались одни, он обращался со мной как… как с каким-то сокровищем. Он не мог поверить, что вправе коснуться меня. Я почувствовала с ним, что я… не могу это объяснить… желанна. И когда мы стали жить вместе, все осталось по-прежнему, только с матерью он без конца бранился. И когда для них камнем преткновения стало видеться ли мне с тобой, Эйла, я не могла унизить его.

— Кажется, я понимаю тебя, Фрали.

— Я все пытаюсь уговорить себя, что дела не так плохи и твои лекарства мне помогли. Я всегда надеялась, что он переменит свое отношение к тебе. Но я хотела, чтобы это произошло по его собственной воле, я не хотела принуждать его.