Иван Алексеев - Завтрашний взрыв

— Ну что ж, купец-удалец, меня зовут Степой. У ворот мы с тобой уже, как ты помнишь, встречались, когда я караул возглавлял. Только тогда времени у нас для разговоров не было, а сейчас следует мне с тобой познакомиться поближе. Поведай-ка о себе в подробностях, ибо время сейчас военное, и здесь, в святой обители, ставшей крепостью, каждый человек и на счету, и на виду.

Ерема, недоумевая по поводу столь пристального внимания к своей персоне, пожал плечами:

— Может, все же, раз время военное, надобно к обороне готовиться, а не разговоры разговаривать? Уж я-то воинскую службу хорошо знаю.

— Вот и хорошо, что знаешь! Я, как ты понимаешь, не для собственного удовольствия с тобой беседую, а службу как раз и исполняю. Так что давай не будем перепираться, а сядем рядком, поговорим ладком, да разойдемся по-быстрому.

Ерема еще раз пожал плечами, обреченно вздохнул и приступил к изложению своей биографии.

Степа слушал купца внимательно, не перебивая. Лишь в одном месте повествования стражник демонстративно зевнул, перекрестил рот и, как будто прослушав, переспросил с деланным равнодушием в голосе:

— Так сколько раз, говоришь, ты бывал с торговыми караванами в Туретчине?

Мурза со своими нукерами присоединился к основному войску уже под вечер. Его вылазку нельзя было назвать совсем уж неудачной: и большое русское село спалил, и добычу захватил. Среди добычи были весьма ценные золотые вещи, взятые в доме богатого селянина и в разоренной церкви, которые не стыдно было поднести самому хану, Девлет-Гирею. Мурза первым делом и поспешил сделать сии подношения, чтобы предотвратить неприятные вопросы со стороны хана и его свиты о потере десятка воинов и об отсутствии пленных. Он пришел в огромный ханский шатер, возвышавшийся посреди вставшего лагерем ордынского войска. Такая остановка набега, ранее стремительно двигавшегося с рассвета до заката, была вызвана особыми обстоятельствами. Хан, получивший донесения лазутчиков о расположении вышедших наконец ему навстречу основных сил русских и подсказку от турецких советников, как эти силы лучше обойти, готовился совершить неожиданный маневр. Поэтому он и остановился, прикрывшись многочисленными сторожевыми разъездами, стягивая в кулак все свои летучие отряды, выпущенные ранее по ходу движения орды во все стороны для разорения окрестных городков и сел.

Дары мурзы были благосклонно приняты. Впрочем, один из турецких советников, в простой одежде, с незапоминающимся невыразительным лицом, поклонившись хану и получив дозволение говорить, осведомился требовательно:

— Были ли среди русичей такие, кто без особого принуждения оказали тебе и твоим воинам содействие и выразили желание примкнуть к войску непобедимого хана?

— Да, о проницательнейший визирь! — с готовностью откликнулся мурза, обрадованный этим, совсем неопасным для него поворотом разговора. — Такой человек нашелся среди русичей! Он сейчас в нашем лагере, вместе с моими нукерами.

— Вот тебе в награду золотой динар с изображением великого султана, почтенный мурза! Вели немедленно привести этого достойного человека в мой шатер!

Когда Псырь торопливо шел вслед за мурзой и толмачом в шатер турецкого военного советника, еще не ведая о том, куда и зачем он идет, в его душонке боролись два противоречивых чувства. Оглушительные звуки окружавшего его огромного полевого лагеря, который орда, остановившаяся на ночлег, разбила буквально за считаные минуты, вселяли в него чувство страха и неуверенности. Гортанная незнакомая речь, конское ржание, рев быков и верблюдов, звон оружия — все это было непривычным и пугающим. А еще в лагере то тут, то там отчетливо раздавались крики и стоны пленников, которыми уже торговали, разлучая детей с матерями, и за малейшее неповиновение или ради забавы избивали и просто убивали надсмотрщики. Но именно эти вопли и рыдания соотечественников как раз и вызывали у Псыря чувство гаденькой радости и даже гордости собой. Еще бы! Не будь он таким сообразительным и дальновидным, лежать бы ему сейчас замертво со стрелой в спине на пепелище сгоревшего села или сидеть понуро с веревкой на шее вот здесь, среди других пленных, получать пинки и удары плетьми. Нет, он, Псырь, не таков! Он идет не в рабство, как эти глупые смерды, а на службу к великому хану, завоевателю и будущему правителю русских земель, наследнику Золотой Орды, веками получавшей с Руси дань, назначавшей в ней князей и баскаков.

Вскоре Псырь и его провожатые очутились в самой середине лагеря, являвшей резкий контраст с остальной частью, многолюдной и сплошь заставленной повозками и палатками. Обширное пространство, казавшееся почти пустым, было отгорожено живым кольцом воинов, стоявших в двух саженях друг от друга с копьями и луками на изготовку. Шатры здесь располагались не впритык, а на значительном расстоянии, так чтобы из одного шатра нельзя было услышать разговор, происходивший в другом. В центре этой зоны возвышался огромный шатер самого хана. Однако Псырь вслед за мурзой, сказавшим несколько слов охранникам, по-видимому предупрежденным об их визите заранее, направился не к ханскому, а к другому шатру, небольшому и скромному на вид. Впрочем, при ближайшем рассмотрении стало видно, что сделан сей шатер из дорогущего гладкого шелка, в канаты растяжек вплетены серебряные нити, а перед входом расстелен роскошный ковер, пылавший яркими красками замысловатых узоров. Сердце Псыря затрепетало, он ощутил прилив восторга и подобострастия от предвкушения встречи с неким большим начальником.

Внутреннее убранство шатра было намного роскошнее внешнего. От золота, серебра, разноцветных шелков и ковров рябило в глазах. В дальнем от входа углу на груде подушек возлежал, небрежно облокотившись на низенький столик с драгоценной инкрустацией, уставленный яствами и напитками, смуглый человек неопределенной национальности. По его одежде, вызывавшей, подобно внешнему виду шатра, обманчивое ощущение простоты, также затруднительно было определить, к какой стране и к какому сословию принадлежал сей вельможа. А то, что перед ним вельможа, Псырь определил мгновенно и прямо с порога бухнулся лбом об землю, распластался перед хозяином. Впрочем, его лоб, изрядно натренированный отдавать земные поклоны о дубовый пол, не получил ни малейшего повреждения от контакта с мягчайшим ворсистым ковром. Псырь даже испытал некую досаду: он привык, чтобы выражение его преданности и усердия по отношению к власть имущим сопровождалось отчетливым характерным стуком.

— Полноте, любезный! Поднимись-ка с колен да приблизься. — Хозяин шатра говорил по-русски почти без акцента, по речи его можно было принять за уроженца южных русских земель.