Саймон Скэрроу - Римский орел

— Флавия обнаружила? Надо же, как удачно. — Вителлий широко улыбнулся.

— Это невозможно, — пробормотал Веспасиан.

— Так поначалу думал и я. Надо отдать ей должное, она очень ловкая и решительная особа.

— Но… но что могло бы заставить ее на все это пойти?

— Что? — Вителлий задумался. — Я ведь не провидец. И не могу утверждать, что мне с ней все ясно. Правда, она как-то пыталась внушить мне, будто сочувствует республиканцам, но в это верится мало. Скорее всего, ее ставка не государственное устройство, а ты.

— Я? — Веспасиан был искренне потрясен.

— Мой дорогой легат, сам ты, возможно, гордишься своим бескорыстием, преданностью императору, верностью долгу и никакой другой доли не хочешь, однако жене твоей этого мало, а твои похвальные качества делают тебя подходящей фигурой для больших политических игр. Римский плебс любит таких людей. Думаю, ты мог бы произнести над Клавдием похоронную речь не хуже, чем Антоний над Цезарем, а?

— Что? — тихо произнес Веспасиан, пытаясь сдержать закипающий гнев. — Да как ты смеешь? Ручаюсь, Флавия не могла даже помыслить обо всем том, на что ты тут намекаешь!

— Ручаешься, значит? Это делает тебе честь. Как мужу и как патриоту. Не сомневаюсь, ты доблестный полководец, превосходный администратор, но вот политик из тебя никудышный. Сообрази сам, на Нарцисса напали конные лучники из подразделения Гая Марцелла Декста, одного из приятелей Скрибониана и, надо же такому случиться, дальнего родственника твоей жены. Странное совпадение, правда? Нет, командир, как ни крути, а твоя Флавия крепко во всем этом увязла. Я настоятельно рекомендую тебе убедить ее отказаться в дальнейшем от политических интриг, и тогда, возможно, ее неблаговидная роль в пагубных для очень многих событиях будет забыта. Кстати, имей в виду, я никогда не имел ни малейшей надобности, ни желания делиться с кем бы то ни было своими открытиями и догадками в ее отношении. В частности, ничего не знает о них и Нарцисс. Поэтому я предлагаю тебе сделку: ты молчишь о том, что стало сегодня известно тебе, а я о том, что известно мне. Таким образом, я сохраню свою репутацию, а жена твоя — жизнь. Справедливо, ты не находишь?

Веспасиан воззрился на собеседника. Он все еще пытался мысленно отрицать очевидное, но его память безжалостно восстанавливала события последних месяцев. Хотя бы, например, тот момент, когда Флавия вертела в руках отобранный у Тита свиток. Тогда-то и была произведена ловкая подмена, теперь он это понимал.

— Командир, я вовсе не ожидаю, что ты согласишься на мое предложение прямо сейчас. Обдумай его, но, прошу тебя, не спеши. Скоропалительное решение далеко не всегда является оптимальным. Оно, не скрою, скажется и на мне. Конечно, оправдаться в глазах Нарцисса я сумею, однако его доверие ко мне будет подорвано, что, безусловно, не упрочит мое положение. Таким образом, если ты дашь делу ход, пострадаем мы оба. Ясно ведь, что, будучи вынужден изворачиваться, я упомяну и о Флавии. Так что разумней нам договориться и поскорее забыть обо всем.

Вителлий умолк, ожидая ответа, но Веспасиан, казалось, не слышал его. Охваченный растущим отчаянием, он склонил голову на руку и прошептал еле слышно:

— Ах, Флавия. Как ты могла?

Вителлий встал.

— Командир, мне пора. У меня много дел, да и тебе есть что обдумать. — Уже направляясь к выходу из шатра, он приостановился и, обернувшись, прибавил: — Полагаю, ты помнишь, что мы в одной лодке, не так ли?

Веспасиан поднял голову. Еще момент — и самодовольный трибун дорого поплатился бы за свою наглость, однако страх за жену был сильней. Не находя слов, способных поставить прохвоста на место, легат лишь кивнул.

Центурион с оптионом сидели на прямо на мешках с кормом, заготовленным для офицерских лошадок. Макрона сморило, он, свесив голову на грудь, крепко спал — оборванный, грязный, в заскорузлой, пропитанной кровью одежде. Его вид и храп, похоже, весьма раздражали сновавших мимо штабных, однако юноша с умилением смотрел на своего командира, вспоминая, как тот обрадовался, узнав, что он жив и лишь слегка повредил себе руку. Ощущение причастности к некой общности, охватившее Катона в бою, все еще не покидало его, и он вдруг с радостным удивлением осознал, что становится настоящим солдатом. Таким, для кого дом — армия, а семья — легион. Для него — второй, ибо он теперь принадлежал ему как душой, так и телом.

Возбужденно тряхнув головой, юноша поднял глаза и поймал взгляд одного из сотен набитых в загон для пленников бриттов. Все они были живыми трофеями, обреченными в дальнейшем на рабство. Странно, ведь если бы не настойчивость покойного батюшки, и сам Катон, возможно, делил бы их долю. Правда, он был рожден во дворце, этих же бедолаг поджидала куда худшая участь. Изнурительный труд на полях, а то и свинцовые рудники. Необученным, захваченным в бою варварам ни на что лучшее рассчитывать не приходилось.

Однако в глазах этого пленника тлели неукротимые искры. Глядя на него, Катон понял, что сердца бриттов никогда не смирятся с потерей свободы. Снова и снова они будут ополчаться против захватчиков, и покорение их страны обернется для Рима долгой, жестокой, кровопролитной войной.

Пульхр, pulcher (лат.) — красавчик.

Сони — схожие с белками грызуны.