Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин

Лерро вынимает одну книгу за другой, осторожно, как огромную ценность, протирает их, хотя на корешках ни пылинки, и протягивает гостю. О, он уверен, что такой человек, как Гольдринг, сумеет оценить собранную им библиотеку. Тем более, что барон знает несколько европейских языков и свободно может прочесть большинство книг. Жаль, что он слаб в английском. У Лерро есть несколько очень интересных работ английских авторов. Зато барон очень хорошо владеет русским языком, а Лерро нет. Он бы охотно воспользовался предложением барона брать у него уроки и тем пополнить пробел в своём образовании, но, к сожалению, у него нет свободного времени. С утра и до позднего вечера Лерро на заводе, где изготовляют сконструированный им прибор. Жаль, что он не может посвятить Гольдринга в суть своего изобретения, но пусть Генрих поверит ему на слово — оно последние два года забирает у него все силы. Он даже не рад, что придумал этот прибор, черт его побери! Он так одичал! У него нет личной жизни! Иногда он даже ночует на заводе и свою единственную дочь видит лишь несколько раз в неделю. Правда, служба даёт и некоторые преимущества. Во-первых, он не на фронте. Во-вторых, отлично обеспечен, к нему относятся с уважением. А, впрочем, во всей Европе, должно быть, нет человека, который бы так страстно мечтал об окончании войны, как он, Альфредо Лерро!

Ведь он, по сути говоря, узник! На работу и с работы ездит под стражей. Возле дома день и ночь ходят автоматчики. Если б он сейчас вышел с бароном просто пройтись по улице, за ним бы увязалась и охрана. Так надоело! Может быть, это вызовет усмешку барона, но, овдовев, он так и не женился за неимением свободного времени. Для того, чтобы найти жену, надо где-то бывать, завязывать знакомства, наконец, просто читать новые книги, журналы, газеты, чтобы быть интересным собеседником. А он лишён возможности даже выспаться как следует.

Спасибо барону, это он виновник того, что Штенгель пригласил сегодня к обеду целую компанию: самого фон Гольдринга, графиню и этого офицера с таким симпатичным лицом… как его… он уже забыл его фамилию… Кубиса!

Генрих сочувственно слушает жалобы Альфредо Лерро, не перебивает его вопросами и лишь изредка вставляет реплику. Да, он отлично понимает, как трудно человеку с таким кругозором в условиях искусственной изоляции. Ему самому тоже очень не хватает по настоящему культурной компании. То, что ему удалось познакомиться с синьором Лерро, он считает исключительно счастливым обстоятельством — хоть иногда можно будет отвести душу в интересной беседе. Он с радостью присоединится к предложению собираться вот так же, как сегодня, каждую неделю, только боится, что это будет утомительно для хозяйки. Но если синьор Лерро настаивает — он согласен. Только с условием, что это не причинит лишних хлопот синьорине Софье. Кстати, она чудесно приготовляет рыбные блюда. В ближайшее воскресенье они вместе сварят уху по-русски и всех угостят. Это будет замечательно!

Генрих прощается с Лерро и просит передать другим гостям, когда они вернулся с прогулки, что у него разболелась голова и он вышел пройтись.

Наконец он может забыть о форели, осетрах, пиранье. Фу, дьявол, до чего ж много этих проклятых рыб на свете! Его знаний по ихтиологии хватит ещё на несколько бесед, а потом опять читай, ведь на обычных «рыболовных историях» с этим чудаком не выедешь, надо демонстрировать свою эрудицию. И даже знания кулинара. Но на кой чёрт он вспомнил о русской ухе? Теперь придётся варить, хотя Генрих не имеет ни малейшего представления о том, как это делается! Придётся раздобыть поваренную книгу, самому придумать рецепт, составив его из нескольких.

Впрочем, отлично, что у инженера страсть к рыбам. На почве общих интересов они скорее станут друзьями. Кубис Кубисом, а надо про запас иметь ещё один план. Сводки с Восточного фронта становятся все менее утешительными для гитлеровцев и передаются с опозданием на два — три дня по сравнению с советскими. Так было, например, с сообщением о Корсунь-Шевченковской операции, в которой, кстати, потери немецкой армии были уменьшены вдвое.

Ясно, что гитлеровское командование всячески будет форсировать изготовление нового оружия!

Генриха уже несколько раз запрашивали, как продвигается порученное ему задание. Там знают, насколько оно сложное, но всё время подчёркивают и то, насколько оно важное.

Сегодняшний день, возможно, немного приблизил Генриха к цели. Безусловно, приблизил! Ведь первые шаги всегда самые трудные!

Кто это идёт навстречу? Неужели Лемке? Так и есть. Придётся остановиться. Может, и лучше, что первая встреча произойдёт на улице.

Лемке, заметив Гольдринга, ускоряет шаг. Как всё-таки трудно привыкнуть к лицу Лемке, к этому словно ножом срезанному подбородку. Создаётся впечатление, что шея начинается чуть ли не у самого рта, и теперь, когда майор улыбается, это особенно противно.

— Боже мой! Какая приятная встреча! — восклицает Лемке, подходя и издали протягивая обе руки.

— Вы могли это удовольствие получить сразу же по приезде, — довольно сухо отвечает Гольдринг. — Ведь Бертгольд сообщил вам, что я здесь!

— Я думал, что вы посетите меня первый, как младший в чине.

— В данном случае роль играет не звание, а воспитание.

— Вы обиделись, барон?

— Немного! Мне казалось, что после знакомства в Бонвиле наши отношения сложатся несколько иначе. Я даже написал тогда Бертгольду и выразил сожаление, что такое приятное знакомство столь скоро оборвалось.

— Он говорил мне об этом, и я очень благодарен вам за хорошую характеристику, данную мне тогда, невзирая на те несколько неприятных минут, которые вы из-за меня пережили.

— Перед отъездом сюда вы виделись с генералом, говорили обо мне? Неужели он ничего мне не передал?

— Герр Бертгольд просил сказать, что написал вам специальное письмо. И, конечно, просил передать самые горячие приветы!

— Письмо я получил, а вот приветы — несколько запоздали. Согласитесь, что у меня есть все основания считать себя немного обиженным?

— Дела, дела заедают, барон! Днём и ночью на работе…

— Даже для телефонного разговора нельзя были урвать минутку?

— Но и вы отказались зайти, когда я послал за вами солдата.

— А вы считаете это приличной формой приглашения?

— Я не придаю значения таким мелочам. В вопросах этикета я, признаться, разбираюсь мало. Возможно, это задело вашу гордость.

— Это не гордость, а уважение к себе самому!

— Барон, да поймите же, не по моей злой воле все так произошло! Учтите, что после Бонвиля я попал, как говорят, из огня да в полымя. Думал отдохнуть, а вышло…

— Неужели в Бонвиле до сих пор неспокойно? После убийства Гартнера вы так решительно взялись за следствие, что я думал маки, наконец, почувствовали твёрдую руку. Кстати, убийца Гартнера так и не найден?