Джордж Фрейзер - Флэш без козырей

— Не смей трогать меня! Брось кнут!

И он… сделал это. Он пал на колени перед обнаженной маленькой фигуркой, что-то забормотал, а затем повернулся ко мне, с лицом, налитым кровью. Я бросился бежать, на ходу натягивая бриджи и лихорадочно ища выход, как вдруг на верхней площадке лестницы появилась мужская фигура. Я услышал крик Мандевиля «Хватай его!», хотел проскочить мимо неожиданного препятствия, но не успел. Что-то ударило меня по лбу, отбросив на спину, белый потолок завертелся у меня перед глазами и я провалился в никуда.

Вряд ли я находился без сознания больше, чем несколько минут, но когда пришел в себя, я был связан сыромятными ремнями, кровь заливала мне глаза, а голова раскалывалась от боли. Я лежал на нижней площадке лестницы, а человек, который сбил меня с ног, стоял рядом, пиная меня сапогом по ноге. Вокруг раздавался дикий шум. Мандевиль рвался совершить убийство, а остальные пытались его успокоить. Я повернул голову: два или три человека удерживали его, но когда он заметил, что я пришел в себя, то замахал руками и заревел:

— Ты, чертов ‘блюдок! Ты, вонючий пес! Да я за это всю кровь у тя высосу из сердца! Я тя распну! Пусти меня, ребята, я вырву его грязные потроха!

Они боролись с ним, а один все приговаривал:

— Не пускай его! А ты, Люк, оттаскивай парня! Быстрее! Пока не свершилось непоправимое! Черт, Мандевиль, да постой же ты, наконец!

— Я хочу убить его! Я тольк’ распотрошу его, как свинью! О, парни, пустите меня! Он опозорил меня! Он набросился на мою милую Аннет, на это беззащитное ‘аленькое создание! Пустите меня к нему!

Мужчина, стоящий рядом со мной, крякнул, ухватился за ремень, стягивающий мою грудь, с неожиданной силой приподнял меня, а затем, словно мешок, проволок меня куда-то через холл и резко зашвырнул в одну из комнат. Затем вошел сам, захлопнул дверь и прохрипел:

— Полежи-ка здесь, дружок, и не дергайся, не то тебе же будет хуже.

В руке он держал кнут, и я понял, что им-то он меня и приложил. Это был высокий, здоровый малый, с густыми усами и блестящими серыми глазами, которые сардонически изучали меня, пока он продолжал:

— Лежи спокойно и ничего страшного с тобой не случится. Вижу, ты большой мастер полежать, особенно с кем-нибудь. Боюсь, что Мандевиль такого же мнения. — И он кивнул на дверь, за которой все еще раздавался рев плантатора.

Я постарался собраться с мыслями и мозг подсказал мне, что этот парень не питает ко мне злобы.

— Клянусь спасением, сэр — воскликнул я, — развяжите меня! Я смогу все объяснить, уверяю вас! Поверьте, Мандевиль ошибается…

— Да, сейчас мне кажется, что так оно и есть. Правда, он все еще полагает, что ты «похитил честь у его ‘аленькой лей-ди». Я ее видел, и она меньше всех женщин, которых мне доводилось знать, похожа на маленькую обиженную леди. Расскажи, какая она, когда голая, эта смазливая чертовка? — он рассмеялся, наклоняясь ко мне. — Ну, приятель, как она в постели? Мне всегда было интересно…

— Освободите меня! Уверяю, я смогу все объяснить…

— А сейчас что, не можешь? Лично я в этом сомневаюсь, — он опять прыснул. — А если бы я был Мандевилем, то не стал бы тебя и слушать. Я бы попросту перерезал твою глотку и все. Так-то, сэр. Но лучше заткнуться, кажется, именно это он и сам намеревается сделать.

Я попытался подняться на колени, а шум в холле все нарастал, похоже было на то, что друзьям Мандевиля все еще приходилось силой сдерживать его. Мне удалось встать на колени и я, постанывая, просил Люка развязать меня, но он лишь покачал головой, а когда я стал настаивать, то одним ударом опрокинул меня на спину.

— Говорил я тебе лежи смирно? Я и так много уже сделал, спрятав тебя, — он снова засмеялся, и я неожиданно понял, что это его хорошее настроение вызвано вовсе не симпатией ко мне, — здоровяк просто развлекался.

После этого я уже не осмеливался пошевелиться и лежал, дрожа от страха. Казалось, прошла целая вечность, когда, наконец, отворилась дверь и вошли все остальные. Мандевиль шел впереди, взъерошенный и пыхтящий от гнева, но, судя по всему, к тому времени он уже несколько пришел в себя. Но это было слабым утешением — я еще никогда раньше не видел, чтобы на меня смотрели с такой яростью.

— Эй, ты! — его голос напоминал рев дикого животного. — Я убью тя, слышь? Убью! Потому что ты грязный подонок. Да, сэ’, я намерен полюбоваться на вашу ссс-мерть — за все ваши деяния! — В уголках его рта собралась пена, он был в бешенстве. — Но прежде чем я это сделаю, ты кой-что расскажешь этим джент-менам, ты покаешься в том, что пытался изнасиловать мою жену! Ведь все так и было, а? Ты пробрался сюда, неожиданно набросился на нее и попытался обесчестить! — он с минуту молчал, переводя дыхание, лицо его посинело. — Ну, г’ри — так все и было!

Я испуганно молчал, глядя на Мандевиля, и, клянусь жизнью, просто не мог ничего сказать. Но вдруг он вновь вышел из себя, напрыгнул на меня, начал царапать и пинать ногами. Приятели оттащили его, и Люк вмешался:

— Да ни к черту это никому не нужно, Джон! Держите, его, ребята! Неужели ты думаешь, что добьешься от него правды? Мы и так знаем, что он хотел обесчестить твою любимую жену — не правда, ли, парни? Думаю, этого всем достаточно.

Люк знал, что это — ложь и остальные, похоже, тоже, но все они хором подтвердили его предположение, и это вроде бы немного успокоило Мандевиля, по крайней мере до той степени, что теперь он думал только о том, как разделаться со мной.

— Я сожгу тя живьем! — рычал он. — Нет, лучше я прибью тя гвоздями к дереву и прикажу своим ниггерам отрезать твои причиндалы. Да, именно так я и сделаю! Я…

— Хватит, остановись, — попытался успокоить его Люк, — это все просто дикие выдумки. Ты не можешь его убить.

— Почему это не могу? После всего, что он натворил?

— Потому что есть закон, который запрещает убивать человека, даже если он насильничающая мерзкая вонючка…

— Я не делал этого! — завопил я. — Клянусь вам, я этого не делал!

— А ты заткнись! — посоветовал Люк. — Дело в том, Джон Мандевиль, что если этот негодяй и заслуживает смерти, то я не вижу другого способа для тебя убить его, кроме как драться с ним на поединке.

— Поединок! — задохнулся Мандевиль. — Да будь я проклят, если пойду на эт’! Он не заслуживает ничего, кроме казни!

— Говорю же тебе, что это невозможно. Даже если ты вздернешь его или перережешь ему глотку, или пристрелишь его, ты уверен, что дело не вылезет наружу?

— Но кто об этом расскажет, Люк Джонсон? Здесь тольк’ свои…

— А негры? У них хороший слух и длинные языки. Нет, сэр, если ты не хочешь с ним драться — в чем я не могу тебя упрекнуть, ибо он не заслуживает благородного обращения, — тогда давайте подумаем, каким способом мы можем воздать ему по заслугам.