Ричард Зимлер - Охота Полуночника

Чтобы дать вам представление о том, какой дрянью был Эдвард, скажу только, что он появился на плантации с убеждением, что «черные дикари» будут работать гораздо лучше, если у них не будет своих садиков. Причем у него не хватило смелости самому заявить нам, чтобы мы их уничтожили. Нет, мэм. Вместо этого однажды на заре мистер Джонсон выстроил нас в линеечку и потребовал, чтобы мы выкопали все свои растения, кусты и травы и засыпали все землей.

Отец вымолил у мистера Джонсона разрешение, встретился с мастером Эдуардом в чайной комнате, и жестокие планы быстренько рухнули. Позже папа рассказал мне, что он говорил совсем немного. Он просто рассказал Эдварду обо всех болезнях, которые постигли Ривер-Бенд за последние годы, и обвинил в этом климат здешней низменной местности.

— Вы во власти этой земли, а пределы ее возможностей превышают ваши во много раз, — сказал он Эдварду. — И ваш народ не понимает, что означает выражение «поспешай медленно». — Потом папа рассказал про проклятье Ривер-Бенда и про преждевременные смерти ее бывших хозяев. Под конец он сказал: — Видите ли, сэр, я готов согласиться, что разрешить нам выращивать собственные фрукты и цветы — огромная уступка. Но я глубоко верю, что сытые негры, которые любят вдыхать аромат роз и добавлять к рису бобы, будут лучше ухаживать за миссис Китти, Элизабет и Мери… Лучше с ними, чем с голодными рабами, которые не понимают, для чего нужна красота. Хотя я и сам африканец, я все же пойму, если вы со мной не согласитесь и не пожелаете, чтобы у меня был доступ к растениям и травам, которые мне потребуются, если ваша семья заболеет.

После этого разговора у нас было меньше проблем с Эдвардом Петушком, разве только ему хотелось продемонстрировать свое мужское превосходство мисс Энн, которую теперь следовало называть миссис Энн. Выйдя замуж за Джона Вильсона Пойэса, она круглый год жила в Чарльстоне и приезжала на плантацию раз в месяц. Он был доктором, из одной из самых богатых семей в округе. Мы так толком и не поняли, как она сумела его заарканить. Ходили слухи, что она просто приставила к его голове пистолет и предложила выбирать. Отец научил ее стрелять в то же время, когда она училась вышивать, и глядя в дуло пистолета, доктор Пойэс понял намек и принес свои брачные обеты.

Несмотря на ее замужество, кузен Эдвард был с ней очень мил. Все говорили, что она была по-настоящему хороша, с голубыми глазами, которые кузен Эдвард называл «совершенно ослепительными». Когда она находилась поблизости, его собственные большие глаза вращались во все стороны, словно на усиках, как у насекомых. Но она не обращала на него особого внимания. У нее было двое деток — светловолосая дочка Элизабет (так же звали и дочку Эдварда), и мальчик Дуглас, копия Маленького Хозяина Генри — те же огненно-рыжие волосы и все такое. Она приезжала в Ривер-Бенд, чтобы проверить, как идут дела и навестить своих «милых черномазых», как она нас называла.

Когда она проезжала в своей карете, мы махали ей отовсюду, где бы ни работали. Потом нас выстраивали перед ней в шеренгу, и мы пели для нее одну из старых песен моего отца, «Барбару Аллен». Мы вели себя так, словно выскакивали из штанов от счастья, что она здесь. Пару раз у нее даже слезы на глаза наворачивались. Наверное, у нее в голове были одни опилки.

Как бы там ни было, когда пират появился в Ривер-Бенде, папа уезжал в Чарльстон. Он искал там нежно-зеленую ткань, из которой Лили и я должны были сшить новое бальное платье для миссис Толстухи. Посетитель разговаривал в гостиной с мастером Эдвардом. Кроу подслушал, как они кричали, и все это было как-то связано с папой. Насколько Кроу понял, этот человек когда-то очень давно встречался с папой и хотел снова увидеть его. Очевидно, Эдварду Петушку не особенно понравилось это намерение, и он велел посетителю покинуть его владения на счет три.

Я чуть с ума не сошла, потому что предположила, что это Джон Стюарт, тот маленький мальчик, который дружил в Португалии с папой. Теперь он уже должен быть взрослым. И вот наконец-то он приехал, чтобы освободить папу!

Но я описала этого человека папе, и он сказал, что это не может быть Джон. И все равно он закрыл глаза и тяжело вздохнул, а в животе у него заурчало.

Кстати, мы так и не выяснили, кем был тот мулат. Все, что смог сказать про него мастер Эдвард — это какой-то «смутьян проклятый» из Джорджии.

На следующее утро папа отдал мне письмо в запечатанном конверте. Для Джона Стюарта. Он сказал, что написал большую его часть много лет назад, но не отдавал его мне, пока не дождется знака. Этим знаком и оказалось появление в Ривер-Бенде мулата, хотевшего с ним повидаться. Я должна была положить письмо в банку и зарыть в лесу.

Я сказала:

— Но папа, если он когда-нибудь приедет, ты сможешь отдать ему это письмо сам.

— Нет, Морри, вдруг меня не будет на плантации? Письмо должно быть у тебя. Нельзя полагаться на удачу, он должен понять, что ты — моя дочь.

В день, когда исчез мой папа, миссис Энн явилась на плантацию со своим ежемесячным визитом. Я это запомнила, потому что папа не вернулся в кухню, чтобы помочь Лили с ужином, и миссис Энн пришла в зал, где я чистила серебро.

По ее распоряжению я искала его в доме и в садах. Я сбегала в поле, но его никто не видел. Чтобы дать ему время убежать подальше, если он действительно сделал это, я уселась на бревно у Рождественского ручья и стала смотреть на неуклюжие прыжки лягушек. «Я очень надеюсь, что ты все же сможешь убежать, папа, — думала я. — Потому что все патрули кинутся по твоему следу».

Я сказала миссис Энн, что папы нигде нет, и она велела мистеру Джонсону готовить собак. Она отправила Кроу и кучера Вигги во все близлежащие города, чтобы предупредить людей — в Ривер-Бенде беглый. Те первые часы казались мне пистолетом, направленным прямо в сердце. Я сидела на ступеньках веранды, отмахиваясь от комаров, и молилась Богомолу, чтобы он помог папе. Мне нужно было чем-нибудь занять руки, поэтому я вычистила каждый излом в ненавистной фестончатой чаше для пунша, которую использовали только в сочельник. Когда показались первые оранжевые и красные проблески зари, все серебро в доме сияло, как никогда, а я начала надеяться, что у папы, возможно, есть шанс.

Кроу, который не спал всю ночь, развозя весть о папином побеге, сказал мне, что нигде нет его следов. С мрачным видом он пожал мне руку и попросил прощения, потому что должен был прямо сейчас ехать в Чарльстон и поместить в газете объявление.

Шли дни, и я не могла больше ни о чем думать. Прошла неделя, солнце всходило и заходило, а я все не позволяла себе верить, что он сделал это, потому что боялась, что его вот-вот привезут назад, полумертвого, привязанного к лошади.