Энтони О'Нил - Империя Вечности

— Когда-то мой муж был уязвим и слаб. — В голосе Жозефины слышалась тоска. — Он оказался на дне глубокой пропасти, моя любовь помогла ему выйти на волю.

«Любовь, — лениво подумал Денон, — и еще чертог».

— И вот он свободен, как птица, а я упала на самое дно.

«Разве не странно, — мелькнуло в голове художника, — искать любви, которая жила бы и дальше, за краем пропасти?» А Жозефина вновь покачала головой и жалобно повторила:

— Он меня бросит.

По стенам теплицы бежали струи дождя.

— Поживем — увидим, — обронил Денон, изобразив насмешливую улыбку, хотя, разумеется, ни в чем не был уверен.

Ведь Наполеон менялся просто на глазах.

Шесть месяцев спустя, повстречав Жозефину во дворце Тюильри, Денон не увидел в ней и следов прежнего уныния. Ее супруг наконец решился провозгласить себя императором — по его словам, это был единственный способ избавиться от постоянных покушений и заговоров, ибо если власть объявить наследственной, убийство правителя сразу же потеряет смысл. Будущая императрица видела в грядущем событии превосходное подтверждение слов своей салонной пророчицы. От прочих, не столь приятных предсказаний в такую минуту можно было попросту отмахнуться.

— К нам едет Папа Римский! — объявила Жозефина в зале Швейцарской гвардии.

— Сам Папа?

— Он ответил на приглашение мужа и будет присутствовать на коронации!

— Коронации? — Денон выгнул бровь. — Похоже, с каждым днем нас ожидает все более пышная церемония.

— О да, самая пышная в мире! — воскликнула Жозефина и засмеялась над собственной восторженностью (очевидно, шумное поведение помогало ей подавить остатки последних сомнений), однако не стала вдаваться в подробности; вскоре она укатила в карете, крикнув на прощание: — À tout à l'heure! [53] До скорого! (фр.)

— До скорого, — улыбнулся Денон, разделяя радость этой женщины, словно любимой сестры, и углубился в недра огромного дворца.

Наполеона он обнаружил в Марсовом зале — тот наблюдал за установкой гигантского полотна с изображением Геркулеса, окруженного клубящимися тучами. С минуту Денон оставался в тени, наблюдая, как невысокий человечек последними словами бранит декораторов: «Да я бы не доверил вам развешивать меню в сельских закусочных!» — и думал о том, что, вопреки дурным предчувствиям, годы, прошедшие после памятного рождественского взрыва, стали благодаря нечеловеческой работоспособности Наполеона эпохой больших свершений.

Экономика становилась все более централизованной, продолжались реформы образовательной и чиновничьей систем, с церковью был заключен союз, появился новый, расширенный гражданский кодекс, а также новая система знаков отличия, страну опоясала сеть дорог, возводились плотины, причалы, акведуки, заводы, школы, фонтаны, дворцы, галереи… Благоприятные перемены не обошли стороной и Денона: помимо назначения главным управляющим Лувра (переименованного по его же просьбе в Musée Napoleon [54] Музей Наполеона (фр.). ) художнику было доверено наблюдать за чеканкой монет и медалей, приобретением и хранением произведений искусства, украшением дворцовых галерей, постановкой спектаклей для простонародья и, кроме того, надзирать за фарфоровой, обойной и ковровой мануфактурами. Плюс ко всему Денон был негласным советником Наполеона в вопросах вкуса и стиля, военным портретистом, топографом бранных полей и даже суровым дирижером, под дудку которого плясали художники, в чьи обязанности входило запечатление наполеоновской славы на бессмертных полотнах. Мало того, египетские мемуары, опубликованные сначала в виде двух фолиантов цвета слоновой кости, пережившие сорок переизданий подряд и приблизительно столько же переводов на иностранные языки, имели оглушительный успех, который позволил автору окончательно перебраться в престижный район, на набережную Вольтера напротив Лувра, где он разместился в многоэтажном доме, словно живой экспонат в отдельном зале, диковина в собственном музее.

— А, старая развалина! — воскликнул Наполеон, заметив вошедшего. — Да как ты смеешь являться мне на глаза!

При этом его лицо озарилось выражением нежной детской привязанности.

Денон сунул свою папку под мышку и притворился крайне испуганным:

— В чем дело, монсеньор?

— Эти оклейщики обоев, — презрительно махнул рукой Наполеон, — ведут себя, как пьяные матросы.

Художник внимательно посмотрел на них.

— Возможно, это и есть пьяные матросы.

Бонапарт громко фыркнул:

— Где ты нашел этаких удальцов, на набережной в таверне?

— Ну что вы, я вообще их не находил.

— Хочешь уйти от ответственности?

— Не хочу, монсеньор, — ответил Денон с поклоном. — Видите ли, моя обязанность — следить за предметами украшения вашего дворца, а не за людьми, которые этим занимаются.

Наполеон рассмеялся.

— Ладно, пройдем сюда. — Тут он любезно предложил художнику локоть, в очередной раз сердито покосившись на декораторов. — Сюда. У нас ведь найдутся дела поважнее, верно?

— Разумеется, — произнес Денон, переступая порог салона. — Хотя бы мои рисунки, исполненные по вашему заказу.

— Имперская эмблема?

— Символ императора.

— А… ну да.

Наполеон и Денон неспешно прогуливались по просторному Шамбр де Парад. Художник достал эскизы.

— Зная о вашем пристрастии к египетскому искусству, — сказал он, указывая глазами на испещренные иероглифами обои, — я решил предложить несколько вариантов. Некоторые из них, как, например, вот этот, напоминают рисунки на храмовых стенах, что мне довелось видеть в Египте.

Бонапарт на ходу рассеянно скользнул глазами по листу.

— Змея?

— Есть основания полагать, что этот знак имеет отношение к вечности.

Наполеон хмыкнул.

— Ни один правитель не пожелает сделать своей эмблемой змею.

— Да? — Сбитый с толку столь резким отказом, Денон постарался взять себя в руки. — Тогда, может быть, вот это вам подойдет? — Художник зашелестел бумагой: ястреб, крылатый глобус, лев… — Символы не такие оригинальные, как змея, конечно, но в каждом своя изюминка…

Наполеон удостоил рисунки лишь небрежного взгляда.

— Нет, дорогой мой Виван, это не то, что мне нужно.

— Не то?

— Нет. Видишь ли, я долго размышлял и хочу предложить свой собственный вариант.

— Ваш собственный вариант? — Любой художник страшится подобных заявлений как огня, однако Денон овладел собой. — Ну разумеется.

— Кое-что простое и в то же время символичное.

— Естественно.

Наполеон вдруг остановился посередине зала, перед бюстом Сципиона, и повернулся к собеседнику с неожиданно горделивым видом.

Денон терпеливо ждал.

— Это пчела, — изрек наконец Бонапарт. — Вот что я надумал.