Энтони О'Нил - Империя Вечности

— Ну а моя счастливая звезда?

Молчание.

— А «красный человек» — верховный жрец, мистик, пророк под маской — он тоже, по-твоему, выдумка?

Молчание.

— А его предсказания? Разгадка таинственных кодов чертога?

Художник не шевелился.

— Так как же?

Денон решительно поднял глаза: отступать было уже некуда.

— Я знаю одно…

— Что? Что ты знаешь?

— В тот день главнокомандующий пережил жестокую битву при Абикуре…

— Не первую и не последнюю!

— …много ночей не спал…

— И это для меня не редкость!

— …истощил свое тело свыше простых человеческих сил и к тому же, по вашему собственному признанию, принимал дурманящие вещества…

— Продолжай.

— Поэтому я полагаю, в ту самую ночь он был особенно… — Денон сделал над собой усилие и выпалил: — Впечатлителен.

Бонапарт широко распахнул глаза.

— И наконец, я знаю, что Франция ждала его возвращения, вопросы настоятельно требовали ответов и он желал утвердиться в своем призвании…

Наполеон продолжал неотрывно смотреть на художника.

— К тому же из его собственных ранних трудов мне известно, — Денон перешел на шепот, — что командующий долгие годы питал особую склонность к пророкам в масках…

В воздухе повисла зловещая тишина. Виван почти расслышал ход мыслей Бонапарта, старающегося найти в его рассуждениях слабое место. Но это было все равно что биться головой о каменную стену. В юности будущий император мечтал прославиться как писатель; среди его лучших произведений был и «Пророк под маской», правдивая история Махди, [56] Махди (от араб, «ведомый верным путем») — в шиитском исламе седьмой имам Исмаил или двенадцатый имам Мухаммед аль-Мунтазар (исчез в 878), возвращение которого положит конец несправедливости и приведет к возрождению мусульман. Правоверные сунниты также верят в приход Махди, в легенде о котором обнаруживаются следы учения о Мессии. Некоторые лидеры мусульманских движений провозглашали себя Махди. средневекового мессии Кхурасани, который возглавил войско фанатиков и предпринял несколько неудачных попыток переворота, после чего отравил всех своих людей, а сам добровольно взошел на костер. Махди носил прозвище Хакем (в переводе с арабского — «мудрец» или «ученый»), он объявил себя непобедимым посланником Бога, пытался предсказывать будущее и прятал уродливое лицо под ослепительной серебряной маской.

Наконец Денон отважился повернуть голову на затекшей шее и взглянуть на Бонапарта. Тот безмолвно буравил глазами собственное отражение в одном из бесчисленных зеркал. Художник на миг испугался, точно задел сосуд со взрывоопасной смесью.

И вдруг напряжение ушло — словно воду выпустили из раковины. Первый консул рассмеялся, негромко и неубедительно, как если бы весь разговор был затеян ради шутки.

— Ладно… — промолвил он, глядя в зеркало. — Значит, ты говоришь мне «нет»?

— Нет?

Наполеон обернулся.

— Я так понимаю, что ты не сможешь вызвать сюда «красного человека»?

Денон поклонился с покорной улыбкой:

— Боюсь, что не смогу.

Последовала долгая пауза, после чего Бонапарт опять рассмеялся.

— Тогда уходи, мерзавец. — Для пущей ясности он выпятил губы и подул. — Иди, иди прочь со своими ястребами и змеями, пока не отыщешь что-нибудь по-настоящему достойное моего величия!

Похлопав художника по спине, Бонапарт проводил его из дворца, осыпая шутливой бранью, и удалился в лабиринт из позолоченных галерей и бесконечных отражений.

Дорога к дому от дворца Тюильри занимала немного времени, поэтому в обычные дни (если не приходилось везти особенно ценные экспонаты) Денон ходил пешком. Однако в тот вечер он взял закрытый экипаж и медленно покатил по сонным улицам. И всюду его преследовали призраки Египта: колонны Вандомской площади, сфинксы на столбах ворот, у фонтанов… Даже шлюхи возле Пале Рояль провожали мужчин подведенными черной краской глазами, как у египетских богинь. Господи, содрогнулся Денон, ведь и само название города объявили происходящим от искаженного латинского «Par Isi» — «У храма Изиды».

Если вдуматься: неужели он, или Бонапарт, или кто-то еще доставил Египет в Париж? Или эта страна загадок всегда обитала здесь?

И еще этот «красный человек», le Masque Prophète, — вправду ли он вызывал к себе Наполеона? Или сам был вызван воображением усталого командующего? И скоро ли в нем опять возникнет нужда?

В конце концов, размышлял художник, все сводится к тому, какими пределами человек ограничивает собственные амбиции. Денон мысленно повторил незабываемую последнюю фразу из книги о Махди: «Как далеко заводит нас погоня за славой!», откинулся на мягкую спинку сиденья и прижал к себе папку с эскизами. Оставалось лишь гадать, как далеко Наполеон передвинет границы действительности в погоне за собственным сном.

В Лондоне, как обнаружил Ринд, египетский стиль преобладал в основном на кладбищах, среди храмоподобных мавзолеев, обелисков, саркофагов, колонн с лотосовидными капителями и урн с прахом. Александра всегда тянуло в подобные места, он любил бродить по извилистым тропкам, как человек, желающий привыкнуть к новому дому, куда еще не успел переехать. Шотландцу отнюдь не казалось неподобающим то, что нетленные архитектурные мотивы Египта, этой гробницы великих империй, много столетий спустя возникли здесь, чтобы навек заключить в себе разлагающиеся останки знатных чиновников и аристократов.

В декабре тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года, когда Ринд писал седьмую главу своей книги о методах археологии, в Крыму разгорелась война; сэр Гарднер Уилкинсон временно покинул город, уехав однажды поутру с тяжело дышащим Наполеоном и кучей внушительных чемоданов, при этом беззаботно объявив, что понятия не имеет, когда вернется.

— Может, он хотя бы намекнул, куда собирается? — допытывался у молодого человека У. Р. Гамильтон. — Случайно, не в замок Алник, резиденцию герцога Нортумберлендского?

— По-моему, он упоминал место под названием Ллановер.

— Точно, это в Уэльсе. Он там часто бывает, но это вас пока не касается. А как же вы, юноша? Остаетесь в доме?

— Я пробовал отказаться, но хозяин решительно не желал ничего слушать.

— Что ж, это совсем неплохо, — рассудил Гамильтон. — Настало время продолжить ваше образование, так что лучше не отвлекаться. И потом, наверняка вам успело приесться общество сэра Гарднера.

По правде сказать, это было не так: в первые же дни Ринд осознал, что ужасно скучает по вездесущему археологу, по шалостям четвероногого Наполеона. К тому же единственный гость начал подозревать, что его присутствие тяготит экономку, поэтому все чаще проводил время вне дома — бродил по городу и думал о Египте, как мог бы думать о женщине, в которую постепенно и безнадежно влюблялся. В особенности его привлекал фасад Египет-холла на Пикадилли, по большей части грубо сработанный в тысяча восемьсот двенадцатом году по эскизам Денона; здесь молодой шотландец, при всей своей немощности и скромной самооценке, ощущал духовную связь с художником, разглядывая причудливые узоры, некогда представавшие глазам француза, — пусть даже трижды переделанные, черные от сажи, в кучках воробьиного помета и в трещинах от зимних морозов.