Альбер Бланкэ - Война амазонок

– Довольно, – сказал ему Бофор, – ты храбрец, и я засвидетельствую перед кем следует твой подвиг, только помолчи!

– Ваше высочество, я узнаю вас по голосу и угадываю ваше намерение.

– Он узнал вас, – сказал Ле-Мофф с выразительным движением, – его молчание теперь необходимо.

– Довольно пролито крови, – сказал Бофор, – я хочу сохранить жизнь этому человеку, ведь он до последней минуты честно исполнял свой долг.

– Ваше высочество, – продолжал начальник стражи, – я прислан сюда, чтобы арестовать герцогиню де-Лонгвилль; видели, как она входила в этот дом. Умоляю вас, не выпускайте ее отсюда.

Общий смех покрыл простодушное требование полицейского офицера. Генриетта Мартино взяла под руку Бофора и повела его к себе наверх, не обращая внимания на своего мужа, который глубоко вздыхал, считая себя уже осужденным за бунт и заключенным в Бастилию на всю жизнь.

Госпожа Мартино привела герцога в свою спальню. Подойдя к кровати, нажала пружину в колонне, поддерживавшей тяжелый балдахин, – тотчас отворилась маленькая дверь в проходе между кроватью и стеной.

– Пожалуйте, герцогиня, – сказала она, – опасности нет.

Герцогиня де-Лонгвилль весело вышла из своего убежища, нежно обняла советницу и подала руку Бофору, который запечатлел на ней почтительнейший поцелуй.

– Так из-за меня сожгли немного пороху? – спросила она весело.

– Надо же было вырвать вас из когтей кардинала и отправить в назначенное место, – отвечала госпожа Мартино. – Но прежде я хочу успокоить моего бедного мужа. Для вас не тайна, что я нежно люблю его; правда, он самый боязливый советник в мире, зато в нем много человеческого достоинства.

С этими словами прелестная женщина выбежала из спальни.

– Герцог, так вы на нынешний вечер наш? Можем ли мы положиться на вашу шпагу и помощь?

– Что бы вы ни приказали, герцогиня, я на все готов. Какая опасность может устрашить меня, когда мне подают пример такие прекрасные амазонки, как вы и госпожа Мартино?

Минуту они стояли молча и недоверчиво смотрели друг на друга. Герцогиня заговорила первая, опять протянула ему руку, но вдруг она залилась слезами и в глубокой печали упала в кресло.

– Что с вами, герцогиня? – спросил Бофор с самым искренним участием.

– Ах! Как вы должны презирать меня…

– Что это вы говорите?

– Простите меня, герцог, я самая жалкая женщина на свете! Вчера, когда я говорила с вами у Тюильри…

– Так это были вы?

– Сама не знаю, какой инстинкт ревности увлекал меня. Я находилась в доме честного Мансо в то время, когда была похищена молодая девушка. Позже я узнала, что вас обвиняют… Но я уверяла себя – нет, Бофор, которого я знала, не способен на такую низость!… Мне все еще дорога ваша слава, а между тем как давно я не имею на это никакого права.

– Милая Анна, вы лучшая, благороднейшая женщина, и, конечно, я не могу требовать от вас отчета, в каком состоянии находится сердце, на которое вы позволили мне некогда надеяться. Тот, кого вы теперь любите…

– Ах! Герцог, пощадите меня!

– Нет, герцогиня, нет, я должен объясниться с вами. Тут дело идет о моей чести: уважение и любовь, которые я до конца жизни буду к вам питать, внушают мне эту обязанность. Ларошфуко недостоин вас.

– Что вы сказали?

– Это не донос, не слово, вырвавшееся в минуту досады, герцог вам верен, но ум его не принадлежит к числу тех, которые выбирают прямой путь. Он из рода политических мучителей, которые по примеру Мазарини и Гонди любовь делают орудием своего честолюбия. Он толкнул вас на этот опасный путь, для которого вы не созданы, сколько бы самоотвержения и преданности вы ни доказывали вашему знаменитому брату. Видите ли, я разгадал его, он надеется через вас достигнуть власти.

– Что вы говорите?

– Да, великодушнейшая из женщин! Ослепленная страстью к человеку, самому остроумному во всей Франции, вы не видите, что он играет в партии принцев ту же роль, какую занимает кардинал у королевы, а Гонди у народа. Ему только бы успеть, а что ему до того, что вы будете разбиты, опозорены, осмеяны даже вашими приверженцами, которые теперь окружают вас почетом и благоговением.

– Герцог! Герцог! Это важное обвинение, и тем ужаснее оно, что…

– Доканчивайте.

– Что и я, может быть, одна я поняла вас.

– Меня?

– Да. Как и он, вы честолюбец, и вы скрываете вашу цель, чтобы обманывать и сбивать с пути.

– Положим, герцогиня, но позвольте, минуту. Если бы я был тем, как вы говорите, неужели стал бы я выказывать притворную невозможную любовь перед благороднейшей женщиной, которая готова с радостью ввериться мне? Нет, никогда. Я обратился бы к женщинам, предающимся минутной прихоти и готовым без зазрения совести всем жертвовать для своего честолюбия.

– А госпожа де-Монбазон?…

– Она женщина без души и без убеждений, поглощенная бездной страстей. Вы сами никогда не верили, чтобы было что-нибудь искреннее в связи, составленной по случаю и обстоятельствам.

– Она хвастается тем, что отняла вас у меня! Признаюсь, это, может быть, самое жестокое оскорбление для меня.

– Успокойтесь, если мое сердце не может принадлежать вам, то оно предастся только той женщине, которая на вас будет похожа… Если только такое сходство возможно в этом мире.

– Герцог, – начала она и медлила в нерешительности.

– Что вы хотите спросить?

– Вы никого не любите? – спросила она с искренностью, требовавшей и ответа искреннего.

– Никого, – отвечал Бофор резко.

– Клянитесь честью дворянина!

– Никого, говорю вам.

– Отчего вы не хотите поклясться?

– Если бы я действительно был, как вы говорите, глубоким политиком, работающим для тайной цели, честолюбцем, мечтающим о перевороте в государстве, тогда мне не стоило бы никакого труда произносить перед вами всякого рода клятвы.

– Так вы любите кого-нибудь?

– Когда-нибудь я вам это скажу, – произнес Бофор странным голосом, так что герцогиня была поражена удивлением.

Вошла госпожа Мартино.

– Лошади готовы, – сказала она, – едем ли в Гавр?

– Как! – сказал Бофор, – так вы для этого дела требовали моей помощи?

– Ни для чего другого, – отвечала герцогиня, направляясь к двери.

– Так вы отправляетесь освобождать ваших братьев, принцев Кондэ и Конти?

– Именно так.

– Но с ними… Разве вы забыли? С ними находится ваш муж, герцог де-Лонгвилль.

– Ну так что же?

– Но герцог де-Лонгвилль муж ревнивый, подозревающий и неумолимый, он запрет вас в своем замке и не допустит до вас живой души!

– И все-таки освободим их, а там увидим, что будет. Герцог де-Лонгвилль немножко смахивает на господина Мартино, а моя милая Генриетта научила меня, как надо обуздывать мужей и заставлять их повиноваться.