Юрий Иванов-Милюхин - Чеченская рапсодия

Полковник Дарганов завершал объезд постов, выставленных вдоль левого берега Терека от въезда в станицу до выезда из нее. Эту обязанность он всегда исполнял сам, если из штаба казачьих войск в Моздоке приходила цидулка об усилении мер предосторожности. Она значила, что скоро солдаты начнут наводить деревянные переправы через горную реку, интенданты подтянут к ней обозы с продовольствием и с амуницией, а потом наступит черед стрелковым ротам переходить на правую сторону Терека и скорым маршем углубляться в горные теснины, эти цитадели неуловимых разбойников.

Станичному атаману, возглавлявшему сейчас небольшой отряд казаков, оставалось заглянуть на кордон, не так давно перешедший под начальство племяша Чигирьки, и отбывать домой. Набеги разбойников на усадьбу за спрятанными в ней сокровищами пока не возобновлялись, но это могло случиться в любой момент. Данное обстоятельство тоже добавляло хлопот хозяину дома, заставляя его наперед заботиться о безопасности семьи и гостей. Дорога тянулась по лесу, изредка в кустах подавали голоса разные чакалки. Подумав о том, как быстро летит время, Дарган усмехнулся в усы. Надо же, еще вчера Чигирька ходил в малолетках и мечтал о чине урядника, а теперь станичники сами избрали его своим командиром и настояли на присвоении ему звания подхорунжего. Огладив бороду, атаман покачал головой и осмотрелся вокруг.

Казаки выехали из леса, кони тряской рысью заспешили по лугу со сметанным в стожки пахучим сеном. За лугом темнела стена камыша с коричневыми махалками, полными созревших семян, за ней возвышалась деревянная вышка, на которой стоял наблюдатель. Уже можно было различить, как он перегнулся через перила и прокричал что-то вниз, наверное, предупреждал секретчиков о приближении начальства. В этот момент от одного из дальних стожков донесся сдавленный стон, заставивший казаков моментально натянуть поводья. Двое терцев из атаманского сопровождения взяли то место на прицел.

Дарган прислушался, по-животному потянул воздух тонкими ноздрями, пытаясь уловить запахи дыма и жареного мяса, которые часто исходили от абреков, но ничего подобного не обнаружил. Атаман уже хотел подъехать к копне поближе, чтобы разобраться в причине на месте, когда тишину разорвал заполошный женский вопль. Он хлестко резанул по ушным перепонкам казаков, заставив их дать шпоры коням и вихрем подлететь к придавленному жердинами стожку. От него уже отбегала женщина с задранным подолом и измазанными кровью ногами, испуганное лицо ее было перекошено гневом.

— Ту сэ кушри… — выбросила она из себя короткую фразу и повторила, глядя в середину копны: — Кушри…Кушри!

Дарган потянулся было сначала к пистолету, но затем пальцы его правой руки машинально обхватили рукоятку шашки. Он еще не понимал, что произошло с девушкой и кто тот человек, к которому она обращается, но память услужливо начала подсказывать ему, что кое в чем подобном он и сам когда-то был виноват.

Солнце закатилось за пушистое облако, по лугу побежали торопливые тени, усиливая картины прошлого. Меж тем молодая женщина вдруг скорчилась от боли и попыталась затолкать конец подола платья между ног, не переставая сыпать чужими проклятьями. Она по-прежнему не замечала остановившегося невдалеке от нее казачьего разъезда, видимо, находилась в полной прострации. Станичники недоуменно переглядывались, не торопясь приближаться к потерпевшей и не сводя глаз со стожка сена, сильно взлохмаченного сбоку.

— Сэ фашер контре… кушри… — продолжала бессвязно бормотать незнакомка, не зная, за что приниматься. — Жуир де… луттер контре… Ту сэ кушри! Напряжение возрастало, из углубления в копне до сих пор не доносилось ни единого звука, а это наталкивало служивых на мысли, что девушка или сама напоролась на что-то острое, или решила разыграть перед разъездом жуткий спектакль. Но к чему она его затеяла и какую выгоду искала, никто из казаков не мог себе представить. Да и как она очутилась вдали от станицы в тревожную для всех пору? Станичные скурехи никогда не выходили по одной за околицу, они знали, что за каждым их шагом с горных круч следят джигиты, готовые умыкнуть юных казачек и сделать их или женами, или пожизненными рабынями на своих скудных полях среди заоблачных скал.

Наконец Дарган громко звякнул ножнами о стремена и кашлянул в кулак.

— Милая, ты бы сначала развернулась к нам передом, — с нотами сожаления в голосе попросил он. — А потом мы хотели бы послушать, что с тобой приключилось.

Девушка вздрогнула и быстро обернулась, на ее удлиненном лице отразилась новая волна испуга. Дарган на мгновение замер в седле, затем непроизвольно сунулся вперед, стараясь получше рассмотреть незнакомку, укрытую копной растрепанных волос. В глазах у него заплясал блеск недоумения, а на скулах принялись перекатываться крепкие желваки. Молодая женщина тоже громко вскрикнула и прижала руки к груди, по ее внешнему виду можно было определить, что подобной встречи она тоже не ожидала.

— Никак французская мамзелька, — ошалело протянул один из верховых. — Похоже, Дарган, что это гостья с твоего подворья.

— А зачем она сюда притащилась? — с сомнением пожал плечами другой казак. — Дома, что ли, не сиделось?

— Тараска, а ну глянь под копну, — вступил в разговор третий. — Не видно ли там и француза? Они же вдвоем к нам в станицу прибыли.

Но шустрый малолетка, к которому обратился старослужащий, ничего сделать не успел, потому что из углубления в копне показался молодец в черкеске и при оружии. Он оправил на себе платье, сдвинул папаху на затылок и только после этого развернулся лицом к станичникам. Глаза патрульных округлились от удивления, они как по команде посмотрели на своего командира, который оторопел от увиденного больше всех остальных. Это был его младший сын Петрашка.

Сначала у Даргана скакнули вверх брови, затем сам собой раскрылся рот. Он одурело покрутил головой, снова воззрился на незнакомку, по-прежнему стоящую перед ним с задранным подолом платья и с потеками крови по ногам, перевел взгляд на молодца И вдруг одним разом сломал черты своего мужественного лица, превратив его в маску хищного зверя, увидевшего жертву. Правая рука полковника рванула из ножен клинок, а левая дернула на себя поводья, принудив кабардинца подняться на дыбы. Ему оставалось послать коня вперед, к появившемуся из стожка казаку, и пустить острое как бритва лезвие под его подбородок, чтобы подравнять без того прямые плечи.

И тут раздался громкий возглас провинившегося, в котором несмотря ни на что чувствовалось внутреннее спокойствие:

— Батяка, она сама пошла со мной! — Петрашка облизал вмиг пересохшие губы. — Француз для нее никто, а мы друг друга любим.