Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

Казалось, что хуже некуда, но они забыли о Кюстрине. Лишенная путей снабжения, а еще более деморализованная полным окружением, крепость пала. Над ней был поднят красный флаг. Наверно, русские извели на него целую простыню, потому что флаг был виден даже с их позиций. Они смотрели на него в бинокль и все глубже погружались в пучину отчаяния, корчились, как грешники на сковородке.

Масла в адский огонь добавил Фрике.

— Ну вот, — сказал он как–то вечером заунывным голосом, — сняли начальника Генерального штаба генерал–полковника Гудериана. Последнего генерала, который мог сказать фюреру правду в лицо. Который мог донести до фюрера объективную информацию о ситуации на фронте, — исправился он, но это ничего не меняло.

Так прошла последняя неделя марта, это была настоящая Страстная неделя. Наступило 1 апреля, День дурака и Пасха, все вместе. В честь праздника выпили шнапса, закусили, чем Эббингхауз сообразил, и — воскресли, воистину воскресли! Разговорились, расшутились, разошлись, пошли всякие розыгрыши, как и положено в День дурака. И погода была под стать, по–весеннему тепло, легкий дождик, туман — отличная погода для тех, кто понимает! На редких оставшихся кустах как по заказу проклюнулись листочки — красота!

Юрген отправился к подполковнику Фрике поздравить того с праздником. У Фрике сидело несколько офицеров, включая Вортенберга и Ферстера. Они пили коньяк. Налили и Юргену, ведь они все были боевыми товарищами, без чинов.

— Отличная новость, господа! — провозгласил Фрике приподнятым голосом. — Из–за Одера через двойное кольцо противника прорвалось несколько батальонов во главе с комендантом Кюстрина. Настоящие герои! Если этот доблестный офицер прибудет в наш батальон, я первый пожму ему руку.

— Вы полагаете, что может прибыть? — многозначительно спросил Вортенберг.

— Оцениваю шансы в пятьдесят на пятьдесят. Могут и расстрелять. Насколько мне известно, он так и не получил разрешения на прорыв. А наверху сейчас щедро раздают смертные приговоры за нарушение приказа. По большей части заочно, ведь коменданты сдавшихся крепостей и гарнизонов находятся в русском плену и недоступны для исполнения приговора. А тут подсудимый, можно сказать, сам принес свой крест на Голгофу, — отдал дань празднику Фрике, — могут устроить показательную экзекуцию.

— Но это будет несправедливо! — воскликнул Вортенберг. — Он спас жизни солдат! Он спас их от худшего, чем смерть, — от русского плена!

— Такова жизнь, обер–лейтенант, таков закон. Мы, солдаты, понимаем это лучше других, во всяком случае, лучше тех, кто эти законы придумывает, кто их применяет и кто приводит в исполнение. В расстреле нет ничего постыдного. Смерть от пули для солдата — достойная смерть. Он умрет с чувством выполненного долга.

Так начался апрель, и последующие две с лишним недели качели шли вверх. Они быстро привыкли к тому, что находятся в передней линии обороны и между их траншеями и окопами русских простирается лишь чистое пространство. Собственно, «старикам» к этому было не привыкать, но вскоре успокоились и новобранцы, они часто с интересом разглядывали в бинокли русских, которые стояли в непосредственной близости от них. Главным словом тут было — стоят. Вскоре оно было у всех на устах: стоят!

Недавняя катастрофа на кюстринском коридоре, конечно, не была забыта, ее невозможно было забыть, потому что результат постоянно маячил перед глазами, но она была переосмыслена. Случилось досадное недоразумение, не более того. Успех русских был случаен и не вытекал из логики борьбы. Крепость Кюстрин отдали сознательно и правильно, чтобы не распылять силы, она не имела большого военного и тем более стратегического значения. За счет это мы спрямили линию фронта и ликвидировали опасный выступ в нашей системе обороны. Продвижение русских на несколько километров на этом участке — кажущееся, этот мнимый успех станет лебединой песней их наступления. У них нет сил продолжать наступление. Они выдохлись!

Через неделю пришла пора обсуждать перспективы немецкого контрнаступления. С каждым днем перспективы прояснялись, все более радужные. Для этого были веские основания — верные слухи и приказы фюрера.

— Мне только что звонил мой однокашник по училищу, он служит в штабе 9–й армии, — делился полученными сведениями Вортенберг, у него при всех штабах были однокашники по школе или училищу. — Он сказал, что командующий армией генерал Буссе получил от фюрера телеграмму, в которой говорится о скором прибытии пятисот танков и ста длинноствольных орудий.

От этого захватывало дух. Если один «Леопольд» навел столько шороху на русских, то на что способны сто орудий? Они просто сотрут русских в порошок.

— Как вы думаете, зачем мы вырыли столько траншей, которые явно избыточны для сил нашего батальона? — задавал риторический вопрос вернувшийся в строй командир второй роты лейтенант Вайсмайер. — Для специальных дивизий с новым оружием, которые прибудут в ближайшее время для нашего подкрепления!

О, новое оружие, чудо–оружие! На него возлагали если не все, то большие надежды. Эти надежды не могло поколебать ничто, даже действительно поступающие образцы нового вооружения. Однажды вечером к ним прибрел фольксштурмовец Штульдреер, в руках он держал палку с привязанным к ней камнем.

— Диагноз очевиден: старик впал в детство и решил поиграть в древнего человека, отправляющегося на охоту, — сказал Граматке.

— Вот, сегодня выдали, — сказал Штульдреер, он был глуховат на оба уха и не обратил внимания на замечание Граматке. — Называется «Фольксхандгранате–45». [84] «Народная ручная граната 45–го года». Вот я и подумал: к чему бы это?

— Граната? Дайте посмотреть. — Красавчик, не дожидаясь ответа, подошел и взял каменный топор из рук старика. Когда–то он окончил курсы минеров и знал толк в разных взрывающихся устройствах. — Кусок бетона, с ноготок тротила и детонатор № 8, — вынес он вердикт.

— И вот что я надумал, — продолжал между тем Штульдреер. — Начальство нам эти гранаты специально выдало, чтобы они в руки русских попали. Те подумают, что у нас с оружием совсем швах, полезут очертя голову вперед, тут–то мы их всех покоцаем из винтовок и в контрнаступление перейдем, ворвемся во вражеские окопы на плечах противника.

— Если всех покоцаем, не на чьих плечах врываться будет, — сдерживая улыбку, сказал Красавчик. — Не усердствуйте при стрельбе, парни, оставьте немного тягловой силы.

— Я бы и сам ее русским подбросил, да кости ломит от сырости, сил нет! — перешел к сути дела Штульдреер. — А вам, молодым озорникам, это только в радость. Или нет?

— В радость, дедушка, в радость, — немедленно откликнулся Клинк, — сейчас сделаем! — Он все же кинул быстрый взгляд на Юргена и дождался ответного кивка. — Это нам как два пальца… Подбросить — это даже легче, чем украсть. — Он положил гранату на бруствер, занес ногу на приступку.