Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

— Ты стал настоящим немцем, — сказал Ули, — немецким немцем.

— А ты стал русским, — уколол все же брата Юрген и уточнил, чтобы совсем без иллюзий, — русским русским.

— Ну вот и поговорили, — весело сказал Ули, он нисколько не обиделся, это было хуже всего.

— Поговорили, — сказал Юрген. — А ты зачем заходил?

— Горазд ты вопросы задавать, — усмехнулся Ули. — Уж насколько я люблю задавать разные вопросы, но до тебя мне далеко. Да ты и в детстве был такой. Отбою не было от твоих как да почему. Как же ты меня доставал!

— Ты зачем заходил? — повторил свой вопрос Юрген.

— Настойчивый… Да просто так, шел мимо, дай, думаю, зайду, проведаю братишку, посмотрю, как ему служится, узнаю, не обижают ли товарищи, по шее им надаю, если что не так. Они мне много чего рассказали, как я понял, моя помощь не требуется. Да! Ценную информацию получил, брат, оказывается, уже обер–фельдфебель, скоро фельдмаршалом будет.

— А больше тебе никакой информации не было нужно?

— От них и тебя — нет! — рассмеялся Ули. — Сам могу поделиться. — Голос его посерьезнел. — В ближайшие дни мы начнем большое наступление…

— Тоже мне новость! — хмыкнул Юрген, но внутри у него екнуло.

— Полагаю все же, что для тебя и твоих товарищей это — новость, причем неприятная. А вот для вашего командования и всей берлинской камарильи…

— Только не надо пропаганды! — вновь прервал брата Юрген. — Свои–то надоели, а тут еще ваши — бла–бла–бла с самого вечера. Спать не дают! И за вашей передислокацией следить, — добавил он. Знай наших! Мы тоже не лыком шиты!

— Хорошо, — согласился Ули, — только факты. В предстоящей операции будут задействованы два с половиной миллиона человек, больше сорока тысяч орудий и минометов, больше шести тысяч танков и самоходных орудий, семь с половиной тысяч самолетов. Это, к слову сказать, больше, чем было у Германии в начале войны с СССР. Оставим в стороне качество вооружений, которое неизмеримо выросло с тех пор и у нас, и у вас. Главное — то, что вся эта мощь будет сосредоточена на существенно меньшем участке фронта. Ты просто представь длину западной границы СССР и сравни с этой одерской поймой. Тут, напротив ваших позиций, на каждом километре фронта стоит по двести семьдесят стволов, не винтовочных, не автоматных — орудийных. Осадная артиллерия, гаубицы, тяжелые минометы, «Катюши».

— Под всем этим бывали, — протянул Юрген. Хотел, чтобы вышло пренебрежительно, но и сам понял, что не вышло. Воспоминания были не из приятных, так сразу не скажешь, от чего хуже. От обстоятельств зависело. В чистом поле страшнее простого пулемета ничего нет.

— На складах семь миллионов снарядов, по несколько штук на брата, вашего брата. Жалеть, как понимаешь, не будут, ни снарядов, ни вас.

— Зачем ты мне это говоришь? Думаешь, что у меня поджилки затрясутся или что я побегу в плен сдаваться.

— Не думаю, — сказал Ули.

Сказал без заминки, уверенно и искренне, отметил Юрген. Уважает, знать. Приятно.

— Зашел к тебе просто так, повидаться, — продолжал Ули, — и говорю тоже просто так, для сведения. Чтобы ты представлял ситуацию. Чтобы без фанатизма.

— Все мы на фронте под Богом ходим, — сказал Юрген.

— Это верно. Но некоторые еще и испытывают его терпение, нарываются, проявляют бессмысленное геройство в безнадежном положении. Будет обидно, если ты погибнешь не за понюх табака в самом конце войны. А матери так и больно. О матери подумай, — вернул он Юргену старый должок. — Она тебя больше всех любила. — В его голосе неожиданно прозвучали нотки застарелой, детской обиды.

— Вспомнил о матери… — сказал Юрген.

— Я о ней никогда не забывал. А, ладно! Идти пора. Заболтались мы с тобой, а меня командование ждет.

Ули порывисто встал. Юрген разглядел, что он одет в полевую форму Вермахта, только петлицы не были видны под камуфляжной курткой.

— Там внизу посты, — сказал Юрген, — мои парни, в частности, стоят. Они глазастые и стреляют хорошо.

— Сюда прошел и туда пройду, первый раз, что ли? — отмахнулся Ули.

— А своих не боишься? Одежка у тебя неподходящая.

— Они предупреждены. Да и пропуск у меня есть.

— Опять какая–нибудь липовая бумажка за подкладкой зашита?

— Бумажка — вещь опасная. У меня носовой платок имеется. — Он достал из кармана тряпицу, сшитую из трех полос, черной, белой и красной.

— Вроде как флаг, — сказал Юрген.

— Флаг и есть, флаг ненацистской свободной Германии.

— Уже и флаг есть, ну–ну, — сказал Юрген. Тут в голове защелкнуло воспоминание. — Постой, ты что, у Зейдлица?

— Зейдлиц! — возмутился Ули. — Пустышка, никакого правильного понимания будущего Германии. Пруссак, одно слово. Да и все вы, немцы… Служаки твердолобые… Некоторые, конечно, проникаются, но — болтуны. Вон, вещают, — он махнул рукой в сторону русских позиций. — Я по другой части. Ты что, не понял?

— Понял. Чего уж тут не понять.

— Ну, ладно. Бывай! Даст Бог, встретимся еще.

— На свете чего только не бывает, — протянул Юрген, — может быть, и встретимся, хорошо бы, не в бою.

Так они и расстались, не обнявшись, не пожав руки. Они были, как ни крути, противниками, в первую очередь противниками, а уж потом братьями.

* * *

— Разрешите обратиться, герр подполковник!

— Что–нибудь чрезвычайное, обер–фельдфебель Вольф?

Юрген примчался в штабной блиндаж еще до утреннего построения. Фрике едва успел побриться и теперь вытирал лицо влажным полотенцем.

— Имею предчувствие, что русские в ближайшие дни перейдут в наступление на нашем участке фронте.

— С каких это пор мы стали доверять предчувствиям? — Фрике улыбнулся, но как–то печально.

— Всегда доверяли, герр подполковник, только предчувствию и доверяли, — сказал Юрген абсолютно серьезно, этим утром он не был настроен шутить и поддерживать шутку.

— Что ж, не скрою, что у меня тоже есть предчувствие, что русские в ближайшие дни нанесут на нашем участке фронта упреждающий удар, чтобы сорвать наше контрнаступление.

— Завтра–послезавтра.

— Да, сегодня уже поздно, — Фрике посмотрел на часы, — половина седьмого. Они начнут завтра. Возможно, послезавтра.

— В три или четыре часа утра, как обычно.

Фрике не стал утруждать себя выражением согласия. Они уже настолько хорошо понимали друг друга, что общались в телеграфном стиле, обходясь без лишних слов.

— Основания? — спросил Фрике.

— Всю ночь с южного плацдарма доносился шум танковых двигателей. В пять часов утра противник после короткой артподготовки предпринял атаку с северного плацдарма.

— Откуда такие сведения? — Фрике подошел к двери блиндажа, открыл ее, даже поднялся на несколько ступенек вверх. — Я ничего не слышу.

— Солдатское радио, герр подполковник. Распространяется быстрее звука, — сказал Юрген и деловито продолжил: — Атака больше похожа на разведку боем или отвлекающий удар. На нашем участке фронта противник не предпринимает никаких действий. Тишина. Подозрительно.