Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1

— Позвольте мне тогда, ваше высочество, хотя бы обратиться к оракулу, — умоляюще попросил Бальзамо. — Таким образом я хотя бы узнаю, вправе ли я поведать прорицание вашему высочеству.

— Я хочу знать его — слышите, сударь, — каким бы оно ни было, счастливым или зловещим, — с растущим раздражением отвечала Мария-Антуанетта. — В счастливое я не поверю и сочту его за лесть. Зловещее приму как предостережение и, как бы горестно оно ни было, обещаю, что буду вам за него благодарна. Приступайте же.

Принцесса произнесла это тоном, не допускающим ни отговорок, ни проволочек.

Бальзамо взял упоминавшийся здесь круглый графин с узким и коротким горлышком, и поставил на золотой кубок.

Подсвеченная таким образом вода засияла золотистыми отблесками, и они, смешиваясь с перламутровым отсветом стенок и алмазной игрой сфокусированных в центре лучей, казалось, позволяли прочесть в них нечто очам, чутким к проявлениям чудесного.

Все молчали.

Бальзамо поднял хрустальный графин, несколько мгновений пристально всматривался в него, потом поставил на стол и поник головой.

— Ну, и что же? — поинтересовалась дофина.

— Я не смею сказать, — ответил Бальзамо.

На лице у дофины появилось выражение, явно означавшее: «Будьте спокойны, я знаю, как заставить говорить тех, кто намерен молчать».

— И почему же вы не смеете сказать? — громко спросила она.

— Есть вещи, которые ни при каких обстоятельствах не подобает открывать монархам, — произнес Бальзамо тоном, свидетельствовавшим, что он твердо решил не поддаваться, даже если дофина прикажет ему.

— Особенно тогда, когда эти вещи можно определить одним словом — ничего, — бросила она.

— О нет, ваше высочество, меня останавливает вовсе не это, а совсем другое.

Дофина презрительно усмехнулась.

Бальзамо, похоже, был поставлен в весьма щекотливое положение: кардинал чуть ли не смеялся ему в лицо, а тут еще, что-то ворча, подошел барон и сказал:

— Ну вот, мой волшебник и исчерпал себя. Ненадолго же его хватило! Теперь нам остается только увидеть, как все эти золотые чаши превращаются, словно в восточных сказках, в виноградные листья.

— Я предпочла бы, — бросила дофина, — простые виноградные листья всей роскоши, выставленной здесь этим господином с целью быть представленным мне.

— Ваше высочество, — заметил, побледнев, Бальзамо, — соблаговолите припомнить, что я не добивался этой чести.

— Ах, сударь, но ведь нетрудно догадаться, что я захотела бы увидеть вас.

— Простите его, ваше высочество, — шепнула ей Андреа, — он хотел сделать как лучше.

— А я уверяю вас, он поступил скверно, — сказала дофина, но так, чтобы ее слышали только Бальзамо и Андреа. — Недопустимо возвышаться ценой унижения старика. Французская дофина в доме дворянина может пить из оловянного кубка, и не нужно ей подсовывать чашу из шарлатанского золота.

Бальзамо содрогнулся, словно ужаленный ядовитой змеей, но тут же выпрямился.

— Ваше высочество, — дрогнувшим голосом произнес он, — я готов сообщить вам ваше будущее, раз уж в ослеплении своем вы так стремитесь узнать его.

Бальзамо произнес это таким твердым и одновременно угрожающим тоном, что все присутствующие почувствовали, как по спинам у них пробежали мурашки.

Юная эрцгерцогиня залилась бледностью.

— Gieb ihm kein Gehor, meine Tochter [52] Не слушайте его, дочь моя (нем.). , — сказала по-немецки старая дама.

— Lass sie horen, sie hat wissen gewollen, und so soll sie wissen [53] Позвольте ей услышать, она захотела знать, так пусть же знает (нем.). , — ответил ей на том же языке Бальзамо.

Слова эти, произнесенные на чужом языке, которые многие из присутствующих едва понимали, придали еще больше таинственности происходящему.

— Нет, нет, пусть говорит, — сказала дофина в ответ на настояния своей старой пестуньи. — Если я велю ему молчать, он решит, что я испугалась.

Бальзамо слышал эту фразу, и мгновенная мрачная улыбка тронула его уста.

— Это называется безрассудной отвагой, — пробормотал он.

— Говорите, — обратилась к нему дофина, — говорите же, сударь.

— Итак, ваше королевское высочество продолжает настаивать, чтобы я говорил?

— Я никогда не меняю своих решений.

— В таком случае, ваше высочество, я скажу это только вам одной, — заявил Бальзамо.

— Ну что ж, — ответила дофина. — Я все-таки припру его к стенке. Оставьте нас.

По знаку, давшему понять, что приказ относится ко всем, присутствующие покинули беседку.

— Не правда ли, сударь, этот способ добиться личной аудиенции ничуть не хуже других? — бросила дофина, повернувшись к Бальзамо.

— Не пытайтесь, ваше высочество, вывести меня из себя, — ответил ей иностранец. — Я всего лишь орудие, которым Бог пользуется, дабы просветить вас. Кляните судьбу, и она отплатит вам, ибо умеет мстить. Я же только истолковываю ее капризы. И не удручайте меня, гневаясь за то, что я долго сопротивлялся; я и без того подавлен теми несчастьями, зловещим вестником которых невольно являюсь.

— Значит, речь идет все-таки о несчастьях? — сказала дофина, смягченная почтительностью Бальзамо и обезоруженная его мнимым смирением.

— Да, ваше высочество, о величайших несчастьях.

— Скажите же, о каких?

— Попытаюсь.

— Итак?

— Задавайте мне вопросы.

— Хорошо. Первый: моя семья будет счастлива?

— Какая? Та, которую вы оставили, или та, что ждет вас?

— Нет, моя родная семья: моя мать Мария-Терезия, брат Иосиф, сестра Каролина.

— Ваши несчастья не коснутся их.

— Значит, они коснутся только меня?

— Вас и вашей новой семьи.

— И вы можете объяснить мне, что это за несчастья?

— Могу.

— У короля три сына.

— Да.

— Герцог Беррийский, граф Прованский и граф д'Артуа.

— Совершенно верно.

— Какая судьба ждет этих трех принцев?

— Все трое будут править королевством.

— Значит, у меня не будет детей?

— Будут.

— В таком случае, не будет сыновей?

— У вас будут два сына.

— Значит, мне суждено оплакать их смерть?

— Одного вы будете оплакивать, потому что он умрет, а второго, — потому что он останется жив.

— Будет ли мой супруг любить меня?

— Будет.

— Сильно?

— Слишком сильно.

— Так какие же несчастья, спрашиваю я вас, могут угрожать мне, если у меня будут любовь моего супруга и поддержка моей семьи?

— Их окажется недостаточно.

— Но разве не останется со мной любовь и поддержка народа?

— Любовь и поддержка народа!.. Это океан во время штиля. А доводилось ли вам, ваше высочество, видеть океан в бурю?

— Творя добро, я предотвращу бурю, но если она поднимется, я взметнусь вместе с ней.

— Чем выше вал, тем глубже бездна.

— Со мной останется Бог.

— Бог не защитит тех, кого сам осудил.