Михаил Шевердин - Набат. Книга первая: Паутина

— Сколько ваших мюридов могут взять в руки оружие? — раздраженно спросил зять халифа, видя, что никакого толку от ишана не добиться.

И опять ишан не отвечал прямо. По его подсчетам, бухарский шейх Алам-ходжа имеет свыше тысячи мюридов, шейх Шохасан — около двух тысяч, шейх халифа Хусаин — немного больше. Есть еще шейхи вроде ишана Худжанди и другие — одни из них имеют по сто мирюдов, иные и по три тысячи. Только все эти шейхи не стоят и плевка его — ишана Чарбекира. Вот он может похвастаться подлинным могуществом, дарованным ему всесильным господом. Учеников у него без счета, ученики — верные мюриды — всюду и везде: в Каратегине и в Бухаре, в Самарканде и Гузаре, в Керках и Гиждуване. По сравнению с ним ишан кабадианский полное ничтожество, навоз ослиный. Ибо он, ишан чарбекирский, при своей мечети кормит ежедневно тридцать дюжин нищих и выдает каждому по червонцу.

— Но сколько их у вас?

— Число их легион, а самый почтенный из них — господин, несправедливо изгнанный с трона отцов, Сеид Алимхан, эмир и властелин священной Бухары.

Пришлось зятю халифа вновь повторить вопрос, сколько же у могущественного ишана чарбекирского последователей и учеников. И снова ответ последовал самый туманный и неопределенный, причем ишан весьма вольно обращался с «мириадами» и «легионами». Раздражение Энвербея с минуты на минуту росло. Он не хотел признаться, что у него уже давно разыгрался неслыханный аппетит, то ли от свежего загородного воздуха и длительной верховой прогулки, то ли потому, что он завтракал рано утром и прошел час «ленча», который по своим европейским привычкам соблюдал пунктуально. «Уж не хотят ли они меня накормить жарким из бедра саранчи!» — ловил себя на мысли Энвербей. Он прислушивался к жизни в доме ишана, следил за его приближенными, но все их поведение изобличало одну простую истину: ли завтрака, ни обеда у ишана не предвиделось. Тогда, отбросив всякие церемонии, Энвербей спросил:

— Не мириады, не легионы, сколько тысяч готово к джихаду?

Ишан вновь поморщился при слове «джихад».

— Когда ваша милость протянет руку к Бухаре, кого же из достойных призовут стать блюстителем дел мусульманской религии?

Энвербей просто не понял вопроса.

— Нет более достойного на пост шейх-уль-ислама, чем я, — выпалил ишан чарбекирский и хитро сощурил глазки. — И, уверяю вас, сорок тысяч духовных лиц, имеющихся в славном Бухарском государстве, в один голос подтвердят это. Но у них нет сейчас главы, и они овцы без пастуха, ибо чернь, свергнув злодейски законного владыку государства, посягнула на сильных мира сего и втоптала в грязь славу исламской церкви — его святейшество господина шейх-уль-ислама. И ныне мы видим мусульман Бухары без главы, стадо без пастыря. Баранам нужен пастух, — взвизгнул ишан, — пастух шейх-уль-ислам!

Видя, что зять халифа раздумывает, ишан скороговоркой добавил:

— Пять миллионов денег поступило мне от вакуфов медресе, а распорядителем их может быть только шейх-уль-ислам, законный, назначенный правителем государства. Если захочет — он отдаст пять миллионов на дела благочестия и веры, если захочет — возьмет себе, если захочет — отдаст… большевикам.

— Где деньги?

— Суммы, собранные на дела благочестия, хранятся у нас в верном месте.

— Хорошо, — сказал зять халифа, смотря с нескрываемым презрением на ишана. — Я обещаю вам сделать вас шейх-уль-исламом государства, когда… когда возьму власть в свои руки.

Не вставая с места, ишан поклонился, но тут же улыбочка искривила его оттопыренные губы.

— Не соблаговолите ли запечатлеть ваше решение на листочке бумаги буквами, коими начертан священный коран.

Когда зять халифа нервным, быстрым почерком писал, ишан не постеснялся заглянуть ему через плечо и прошептал на ухо:

— А дабы святые места и дома молитвы всегда сохранялись в благолепном виде и воздвигались новые здания для восхваления имени аллаха, припишите и на вечное время передаю торговлю каракулем в государстве в монопольное пользование господина шейх-уль-ислама, с полным освобождением от всех налоговых сборов.

— Ну, это слишком!

— Премудрый пророк наш, да будет произнесено имя его всегда с благоговением, сам не брезговал куплей-продажей и почитал купцов первыми людьми мусульманской общины. И мы…

Со злостью зять халифа дописал записку и отшвырнул перо.

Он встал.

— Да будет так! Вы, святой отец, оказывается, отлично разбираетесь в вопросах коммерции… Даже знаете, что такое монополия…

Ишан только склонил голову на жирную грудь и вздохнул:

— Что только не приходится делать для возвеличения религии.

Он поднялся и, воздев руки над собой, провозгласил:

— Да поразит нечестивых гром и разверзнется бездна! О господин храбрости, отныне вы стали вождем войска смерти. На ваш призыв протянут руку к оружию храбрецы и прольют кровь неверных. О-омин!

— О-омин.

Провожая зятя халифа к выходу, ишан быстро наклонился, чего никак нельзя было ждать при его тучности, схватил бумажку с паласа и, аккуратно складывая ее, прыгающей походкой побежал мелкими шажками за уходящим гостем.

Поступок этот не укрылся от зятя халифа, но он только пожал плечами.

«Бедро саранчи! — думал он по дороге из Чарбекира. — Действительно, „бедро саранчи“!»

И снова и снова ярость поднималась в груди, начинала душить.

За кого они его принимают, эти бухарские торгаши, что они от него хотят? Ясно, они хотят из него сделать пешку, покорного слугу своих замыслов и непомерных вожделений. Они хотят возить весь груз на его спине. Бедро саранчи! Ну нет. Не быть этому! Они скоро узнают его силу. Берегитесь!

Когда невзначай Жаннат упомянула за обедом, что она едет вместе с инструктором укомола в кишлаки вербовать ребят из бедняков и батраков в комсомол, Алаярбек Даниарбек только чрезвычайно многозначительно покривил губы.

Однако едва молодая женщина, преисполненная гордости, что ей, только что принятой в комсомол, поручили столь ответственное дело, убежала, напевая что-то, Алаярбек Даниарбек заговорил весьма уж мрачно:

— Прикажи ей не ездить!

— Как же я ей прикажу, — удивился доктор. — Жаннат самостоятельный человек, комсомолка.

— Она твоя женщина.

— Что-о?!. Вы… вы… белены объелись? — доктор искренне возмутился. — Ошалеть можно. Да вы понимаете, что болтаете?

Но спорить Алаярбек Даниарбек дальше по такому не стоящему внимания вопросу не счел нужным, он только заметил:

— Таких девчонок они за косы на воротах вешают, на смерть и позор.